Водителем оказался пожилой дядька, вполне приятной наружности, с сигаретой в зубах.

– Эк тебя, парень, – только и сказал он. – Побили от души.

– Деньги забрали, есть только часы. Водитель оглядел его с ног до головы.

– Да садись, ладно, – наконец сказал он. – Далеко ехать-то?

Память немедленно проснулась. Тот же самый многоэтажный дом, машины у подъезда, вывеска с надписью на фасаде. Он вслух прочитал адрес. Водитель присвистнул.

– Ну, ладно, – сказал он. – Свет не ближний, но поехали. Тебе сейчас полюбому хрен кто поможет. А мне все одно – до утра кататься.

Он опустился на переднее сиденье и вытянул ноги к завывающей печке. Его била крупная дрожь.

– Может, в больницу тебя? – предложил водитель. – Кости-то хоть целы?

– Мне надо домой.

«Домой, – переспросил он сам себя. – А дом ли это? Впрочем, это я совсем скоро узнаю».

Он откинулся на спинку и закрыл глаза. Память вдруг выкинула его в странный кинотеатр. Он оказался в первом ряду пустого, погруженного в темноту зала, откуда-то сверху лился свет, а на огромном экране внезапно появилась огромная надпись «Максим Дронов». Несколько мгновений надпись повисела на темном фоне, и вдруг темнота лопнула, разливаясь красками. Экран надвинулся на него, и он оказался внутри сидящего спиной к залу человека.

Теперь он знал свое имя.

«Максим, – прошептал он. – Я – Максим Дронов. Я сижу напротив зеркала и вижу свое лицо».

Он сидел, бесцельно листая страницы телефонной книжки. Он даже вспомнил, откуда она у него появилась: ее подарила Алена на Новый год вместе с карманным калькулятором, визитницей и ежедневником. Все – в толстой черной папке на молнии. «Самому дорогому и предприимчивому бизнесмену», – сказала она, вручая подарок и улыбаясь. Было тридцать первое декабря, и впереди их ждала новогодняя ночь.

Он вспомнил, как здорово Алена умела улыбаться, и захотел ей позвонить. Напрягся, в закоулках памяти выискивая телефон, но вместо номера внезапно вспомнил, что Алена – замужем. Давно и бесповоротно. Даже вроде бы дети есть.

«Интересно, – подумал Максим, – почему память все время уводит мысли в сторону? Казалось бы, сиди и думай, как вывернуться на этот раз. Звони кому-нибудь, договаривайся, делай дело…»

Он поднял голову и посмотрел на себя в зеркало. Критически оглядев лицо, в который раз подивился, как писатели умудряются описывать своих литературных героев: волевой подбородок, стальные глаза и все такое. А чем отличается волевой подбородок от обычного? Стальные глаза от просто голубых? «Меня было бы невозможно описать, – подумал он даже с какой-то гордостью. – Обычные губы (может быть, чувственные?), обыкновенные человеческие скулы (решительные?), широкий (мужественный?) прямой нос. Глаза какого-то непонятного цвета. Прямо-таки рядовой Мистер Безликость».

Девушкам его лицо почему-то нравилось, а Алена, например, называла его не иначе, как «мой красавчик». Впрочем, после их скандального расставания терминология почему-то поменялась, и «красавчик» незаметно превратился в «урода». Потому он считал, что Алениным мнением можно пренебречь.

Была еще одна причина, по которой Максим не считал себя безликим середнячком. В его понимании, так мог бы называться человек, который ничего толком не умеет. А он, слава богу, за свои двадцать четыре года научился многому. Иногда даже сказать страшно чему.

Он потер лоб и вновь посмотрел на книжку. Ничего не выйдет, подумалось с внезапным отчаянием. Мне не поможет НИКТО. Никто, ни один человек, не поможет специалисту по всем вопросам, предателю и крысе Максиму Дронову. Крысой его назвал Семен два дня назад. Поставив ногу на подножку джипа, облокотившись на полуоткрытую дверь, Семен изрек:

– Ты – крыса, Макс. Понимаешь, что ты хочешь сделать? Ты хочешь предать всех нас, своих друзей. Думаешь, у тебя есть кто-нибудь ближе? Нет, Макс. Нету. Маманя твоя от тебя откажется, когда узнает, чем ты тут занимался. Ты хочешь бросить все и уйти? Что ж, вали. Устроил истерику, тоже мне. Неужели ты думал, мы из любопытства тут лабораторных крыс разводим?

Солнце дрожало, переливаясь в лобовом стекле, и слепило глаза, а Максим стоял на ватных ногах, и в голове у него крутилось только: «Друзья? Какие вы мне, к черту, друзья? Обвели вокруг пальца. Светоч знания, храм чистой науки. И после всего этого вы мне друзья?!»

– Так что? – спросил Семен. – Уходишь?

Максим с трудом разлепил пересохшие губы: – Да.

– Не слышу?

– Ухожу, – громко произнес он, но голос его дрогнул.

Семен смерил его взглядом, плюнул под ноги и прицедил сквозь зубы:

– Тогда на днях обсудим. Поднялся в кабину, захлопнул дверь и уехал. И никто не сказал ни слова. Ни Гера, стоявший рядом и больше всех остальных вешавший ему лапшу на уши. Ни Николя, с отрешенным видом куривший на лавке. Ни тем более Шура, маячивший в дверях и прекрасно знавший с самого начала, что происходит. Они его похоронили уже тогда. Они, друзья, с которыми он делил радости и невзгоды все эти проклятые пять лет, предали его. Вернее, нет, они просто отвернулись и сделали вид, будто ничего не случилось. Потом тишину нарушил Гера.

– Вали, Макс, – сказал он хрипло и положил ладонь ему на плечо. – Собирай манатки и вали куда угодно. Иначе тебя пришьют.

Максим скинул его руку и обвел всех троих взглядом.

– Что же вы молчали?! – вскинулся он и с удивлением услышал в своем голосе гнев. – Почему вы молчали?! Ведь мы же собирались все сделать вместе! Ведь мы решили уйти все!

Они отводили взгляд, стеснялись.

– Уйти решил ты один, – наконец произнес Николя. – А меня работа устраивает.

– Да ты что?! – почти закричал Максим. – Мы же с тобой вчера только все обсуждали! И ты сам мне сказал… Колян! Очнись! Это – работа?! Это же убийство!

– Никто не заплачет из-за десятка загнувшихся наркоманов, – поднял голову Николя. – Подумаешь, делов-то…

– Делов? А сто за неделю – не хочешь?! Мы же вместе с тобой читали сводки!

– А что сводки? Может быть, они совсем и не «Сигму» имели в виду.

Максим обвел их взглядом.

– Ладно. Я понял. Бесстрашие не оплачивается, – ему хотелось наброситься на них и бить, кромсать, рвать. А больше всего хотелось сесть прямо здесь, на стоянке, и заплакать от бессилия. – Я не ожидал от вас…

Он вспомнил те свои ощущения и едва не задохнулся от ярости. На мгновение стало трудно дышать. Страшно, когда предает друг. А когда сразу все… Он постарался выбросить эти мысли из головы, пока не стало еще совсем плохо. Плохо до того, что захочется наложить на себя руки.

Хотя, может, он сам виноват?

«Нет, – ответил он себе. – Со мной-то как раз все в порядке. Я никого никогда не предавал».

Пытаясь сосредоточиться, он вновь посмотрелся в зеркало и вдруг вспомнил лицо Семена. Да, вот уж точно, волевой подбородок, злые губы, орлиный нос. Рыцарь без страха и упрека. Крыса. Его передернуло.

Память вновь услужливо окунула его в тот проклятый день. «Как там было? – подумал он, пытаясь вырваться из замкнутого круга воспоминаний. – Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Неужели я такой же подонок?» Он подмигнул своему отражению. Да, наверно, такой же…

Самым плохим в этой ситуации было то, что он остался один. Абсолютно. Не дай бог, узнает мама. Для нее это будет страшный удар. Впрочем, удар ее ожидает в любом случае. Он представил, как ей сообщают о его смерти, и его обдало холодом. Мамочка… Господи, какой же он дурак все-таки!

«Меня не отпустят. Даже если я рвану в Антарктиду на попутных собаках. И дело не в том, что я решил уйти, бросив все. Просто я слишком много знаю. А интересно, кто останется после, вместо меня? Гера? Да, наверное, он. У него не слишком много в голове, но исполнительность… Горы ради денег свернет. Ведь главное-то уже сделано. Механизм налажен, поставлен и запущен. За машиной надо только присматривать. И изредка менять зарвавшийся мотор.