– Господин президент, – медленно проговорил Фэрли, – у меня складывается впечатление, что вы хотите начать облаву на неблагонадежных граждан, притом в общенациональном масштабе. Вы это имеете в виду, когда говорите о введении чрезвычайного положения? Что вы под ним подразумеваете – чрезвычайные полномочия?

– Клифф, – голос президента стал глубже и преисполнился особой доверительности, – я думаю, что сейчас мы все хотим одного и того же. Либералы, умеренные и консерваторы, народ – мы все едины. Мы сыты по горло этим дьявольским насилием. Мы скорбим и возмущаемся чудовищной трагедией. Пришло время, Клифф, объединить наши силы, чтобы избавиться от экстремистов, от этих злобных тварей. И если мы этого не сделаем, то да поможет Бог этой стране. Потому что если мы не остановим их прямо сейчас, они поймут, что их уже никто не остановит.

– Понятно.

– Кроме этого, – быстро продолжал президент, – я хочу устроить показательный процесс для тех бомбометателей, которых мы уже поймали, как пример быстрого и решительного правосудия. Мы должны предостеречь других ублюдков, которым вздумается делать такие вещи, что возмездие будет мгновенным и неотвратимым. Конечно, мы не станем показывать процесс по телевидению, но я собираюсь продемонстрировать людям, что у них нет никаких причин для паники, что мы уже предприняли все необходимые шаги, убийцы схвачены и им не поздоровится. Я буду говорить очень жестко, Клифф, потому что, думаю, именно это люди хотят сейчас от нас услышать. И я должен действовать быстро, пока тела еще кровоточат и наши газетчики не начали лить крокодиловы слезы об этих бедных, несчастных, непонятых детишках и кричать, что если они виноваты, то мы все в этом виноваты, что ответственность несет все общество, и тому подобную чепуху. – Президент перевел дыхание и продолжал: – Прежде чем они все это начнут, я собираюсь публично засудить этих ублюдков, и притом так быстро, чтобы никто и глазом не успел моргнуть.

– Не представляю, как вы собираетесь это осуществить. Они должны получить справедливый суд, у них должны быть защитники – все это займет много времени.

– Я знаю, Клифф, но я хочу, чтобы мы ни одной минуты не потеряли зря. Думаю, что вам надо поговорить с генеральным прокурором, чтобы он не затягивал это дело и действовал порешительней.

– Я поговорю с ним, – сказал Фэрли. – Но мне хотелось бы вернуться к вопросу о чрезвычайном положении. Меня интересует, в каких пределах вы намерены его осуществлять.

– Что ж, Клифф, вы сами назвали слово. Облава.

Фэрли почувствовал, что у него перехватило дыхание. Какое-то время он молчал.

– Господин президент, я не думаю, что это разумное решение. Мне оно кажется преждевременным.

– Преждевременным? Боже, Клифф, они убили десятки людей в американском правительстве. Преждевременным?!

– Но вы не можете обвинить в этом убийстве каждого человека, на которого в ФБР заведено досье.

– Мы всего лишь хотим, чтобы они не воспользовались сложившейся ситуацией. Мы приберем их к рукам, пока не закончится суд и убийцы не будут приговорены. – Поскольку Фэрли упрямо молчал, Брюстер добавил: – Вы знаете, я не люблю смертной казни, но будет еще хуже, если мы оставим их в живых.

– Я не обсуждаю этот вопрос, господин президент.

– Клифф, мне нужна ваша поддержка. Вы это знаете. – Президент с силой дышал в трубку. – Государственная власть защищает нас, Клифф, и мы обязаны защитить ее.

– Я считаю, что политические преследования будут иметь самые ужасные последствия для страны. Это могут понять, как слишком нервную реакцию впавшего в панику правительства.

– Вовсе нет. Это только продемонстрирует наше самоуважение. Нам самим и остальному миру. Сейчас это важнее всего. Никакое общество не может существовать без самоуважения. Надо поиграть мускулами, Клифф, как бы нам ни хотелось обойтись без этого.

– Да, но только в самом крайнем случае. Мне кажется, что введение чрезвычайного положения даст радикалам тот провоцирующий толчок, которого они хотят. Конечно, следует установить слежку за действительно опасными людьми, но делать это надо на расстоянии. Господин президент, радикалы уже многие годы пытаются спровоцировать правительство на акты насилия. Если мы сейчас начнем бросать их в тюрьмы, это будет как раз то, что им нужно: поднимутся крики о полицейском государстве, фашистских методах правления, а нам это все ни к чему.

– Клифф, похоже, вы больше думаете об их криках, чем об их бомбах.

– После Капитолия я больше не слышал ни о каких бомбах, господин президент. Цепной реакции, похоже, не последовало.

– Но у них было еще слишком мало времени, не правда ли?

В тоне президента появилась грубоватая отрывистость; он пробыл у власти слишком долго и успел отвыкнуть от неуступчивых собеседников.

– Я бы дал им еще немного времени, господин президент. Если мы увидим, что началась цепная реакция, если начнут, как вы говорите, стрелять снайперы и взрываться бомбы, тогда вы получите мою полную поддержку. Но если ничего подобного не произойдет, боюсь, я буду вынужден вступить с вами в конфронтацию по этому вопросу.

Последовало продолжительное молчание, и Фэрли снова легко представил себе перекошенное лицо Брюстера. Наконец президент сказал более низким, чем прежде, тоном:

– Я позвоню вам еще раз, Клифф. Мне надо проконсультироваться со своими людьми. Если я не свяжусь с вами до начала трансляции, значит, вы получите ответ из моего выступления. Если мы все-таки решим выполнить ту программу, которую я вам обрисовал, то вы, конечно, можете поступать, как сочтете нужным, но я хочу еще раз напомнить, что сейчас мы все переживаем чертовски трудную ситуацию и нам, как никогда, важно выступить единым фронтом.

– Я отдаю себе в этом полный отчет, господин президент.

Вежливое прощание прозвучало холодно и отчужденно. Фэрли еще немного посидел, уставившись на телефон. Он думал о том, что, будь он сегодня в Вашингтоне, ему было бы гораздо труднее сопротивляться поднявшейся волне страха и взрыву эмоций, требовавших немедленного отмщения.

Все было бы гладко, если бы он согласился поддержать Брюстера, но после его отказа их роли поменялись. Брюстер был главой исполнительной власти и имел право принимать окончательные решения, но только в ближайшие шестнадцать дней, после чего это право переходило к Фэрли. Брюстеру следовало заранее позаботиться об этом: дела такого рода нельзя передать преемнику просто как свершившийся факт. Если Брюстер арестует тысячи людей, а Фэрли тут же выпустит их на свободу, это может очень больно ударить по репутации Брюстера и его партии; в то же время это придаст администрации Фэрли ореол либеральности и свободолюбия, который если не примирит с ним радикалов, то, по крайней мере, на время заставит их утихомириться и подождать, что он будет делать дальше.

Все эти соображения должны были проноситься сейчас в голове Говарда Брюстера, сидевшего в Белом доме, и ему не так-то просто будет выкинуть их из головы. Фэрли знал, что он очень заботился о том месте, которое займет в истории, и, если дать ему время поразмыслить, – а Фэрли дал ему это время, – он, возможно, все-таки предпочтет отступить, сознавая, что один последний неудачный шаг может испортить всю его карьеру.

Разумеется, предсказать поступки Брюстера было невозможно, но Фэрли показал ему выход, и Брюстер, будучи политиком до мозга костей, вероятно, захочет им воспользоваться.

Времени на возвращение в Вашингтон уже не было. Телевизионное выступление президента прозвучит раньше, чем он успеет долететь до берегов Ирландии. Если Брюстер все-таки начнет «облаву», Фэрли придется немедленно возвратиться в Штаты. Но если Брюстер смягчит свою позицию, тогда не будет никаких причин прерывать намеченные визиты в Рим и Мадрид. Сообщение, что Перес-Бласко получил дипломатическое признание Пекина, делало еще более настоятельной необходимость визитов и решения вопроса об испанских базах. Так что в ближайшие несколько часов ему остается только готовить свое заявление и ждать.