– Не надо бы, чтобы нас вместе видели.

– Дело хозяйское, – пожал плечами Французов. – Веди.

Федор Андреевич повел Французова к себе в кабинет, испытывая, несмотря на опасную близость этого костолома, дикую радость: все шло по плану, и вездеход с людьми Кутузова минут через пять должен был подъехать к запасному выходу из клуба, и тогда проблему капитана Французова можно будет считать снятой с повестки дня. Ох, скорей бы… Погодин отлично понимал, что Французов, сам того не зная, ищет в клубе именно его, и, если ненароком найдет, тогда.., бр-р-р-р. Думать о том, что будет тогда, как-то не хотелось.

Погодин отпер кабинет и нацелился было по-хозяйски развалиться в своем кресле, но Французов легким движением своей ручищи отодвинул его в сторону, как пустое ведро, и сам завалился в кресло так, что внутри него что-то протяжно застонало и надломилось с металлическим щелчком. Кресло немного осело на правый бок, и Французов на всякий случай придержался рукой за край стола.

– Сломал на хрен, – без тени огорчения сообщил он Погодину, бросил в рот сигарету, щелкнул зажигалкой и невнятно предложил:

– Давай, пой, чего застеснялся?

– Ладно, – покосившись на настенные часы, сказал Погодин, осторожно присаживаясь на самый краешек кресла для посетителей.

Кресло это было с секретом: конструкция его была позаимствована у широко распространившейся по медвытрезвителям бывшего Союза специальной скамьи для особо буйных, получившей не вполне понятное, но каким-то непостижимым образом попадавшее в самую точку прозвище "вертолет". Неосторожно опустившийся в обитые черной мягкой кожей глубины этого кресла посетитель внезапно обнаруживал, что колени его находятся на одном уровне с ушами и что выбраться на поверхность без посторонней помощи, мягко говоря, затруднительно. Трюк был дешевый, с тухлецой, но переживший в своей полной невзгод жизни множество унижений Федор Андреевич теперь отрывался всеми доступными ему способами, из которых кресло "с покупкой" было едва ли не самым безобидным. Французов, однако, судя по всему, в совершенстве овладел техникой ведения допроса в полевых условиях, и Погодин мимоходом подумал, что было бы любопытно узнать, где капитан освоил все эти премудрости.

– Ладно, – повторил он, чтобы еще немного потянуть время, – слушай, чего там. Только учти: я тебе ничего не говорил. Уж это ты мне пообещай, иначе можешь прямо сейчас сворачивать мне шею.

– Черт с тобой, – пуская дым в потолок, равнодушно сказал Французов. – Обещаю.

– Какие гарантии? – быстро спросил Погодин, внутренне покатываясь со смеху.

– Может, тебе еще и хер вареньем намазать? – презрительно спросил Французов и выдул густую струю дыма прямо в лицо менеджеру. – Гарантии ему… Я даю тебе слово офицера. Ты, шваль, его недостоин, но мне некогда с тобой возиться.

– Слово офицера, – задумчиво повторил Погодин, словно пробуя непривычное словосочетание на зуб. – Звучит, конечно, красиво… Впрочем, ладно. Так вот, в последние два месяца у нас возникли определенные сложности с наличкой. Ну ты знаешь: скачки курса, инфляция и прочее дерьмо. Короче говоря, мы задолжали этому твоему Панаеву, если мне не изменяет память, боев за десять. Это что-то от трех до пяти тысяч зеленью. Наш бухгалтер мог бы сказать точнее, но мне не хочется посвящать его в наши с тобой интимные дела.

Он вдохновенно врал, зная, что Французов все равно не успеет проверить его слова и поймать его на этом вранье. Враньем здесь было все, от первого до последнего слова, и Погодин городил чепуху, даже не слишком заботясь о достоверности: капитан был в их делах стопроцентным лохом и мог схавать все что угодно, будучи уверенным в том, что полностью подчинил противника своей воле. Федор Андреевич перестал коситься на часы: он знал, что дело в шляпе и ему осталось только плавно закруглиться и с почетом вывести гостя на улицу, прямо в руки поджидающим его людям Кутузова.

– Так вот, – продолжал он, – Панаев действительно не дрался уже больше месяца. Он сказал, что выйдет на ринг только после того, как ему отдадут все его бабки до последнего цента. Вчера ему эти деньги выплатили.

Он замолчал. В окно ему был хорошо виден уродливый тускло-черный "Хаммер", замерший на противоположной стороне переулка, в который открывался запасной выход. Возле машины, лениво покуривая, с безразличным видом прогуливался длиннорукий Смык – виртуоз ножа-бабочки и проволочной удавки.

Сидевший спиной к окну Французов не видел ни Смыка, ни "Хаммера".

– Дальше, – мрачно потребовал капитан, окутываясь облаком вонючего дыма – сигареты у него были явно не от "Филип Морис".

– А что дальше? – сделал круглые глаза Погодин. – Так, что ли, не ясно?

– Ты мне ваньку не валяй, – сказал Французов. – То, что Панаева убили и что никаких денег при нем не было, я и без тебя знаю. Мне надо знать, кто это сделал.

Погодин умело изобразил нерешительность, поколебался с полминуты, потом махнул рукой, вынул из кармана "паркер" с золотым пером, нацарапал в блокноте несуществующий адрес, вырвал листок и протянул его Французову.

– Подавись, – сказал он. – Так и так пропадать, так пусть хотя бы и эта гнида попрыгает.

– Приятно иметь дело с разумным человеком, – сказал капитан, небрежно засовывая свернутый вчетверо листок в задний карман джинсов. – Учти, если что не так, я вернусь за тобой, и даже не пробуй спрятаться – из-под земли достану.

Погодин вымученно улыбнулся и несколько раз кивнул головой. Он встал, но Французов небрежно толкнул его в грудь широкой и твердой, как доска, ладонью, и Федор Андреевич, не удержав равновесия, до упора провалился в недра своего веселого кресла.

– Да у тебя, оказывается, вся мебель нуждается в починке, – сказал Французов. – А я-то думал, что ты у нас крутой. Не провожай меня, – бросил он уже с порога и исчез (как полагал Федор Андреевич, навсегда).

Дождавшись, когда шаги капитана стихнут в конце коридора, он с трудом выкарабкался из кресла и, подойдя к окну, несколько раз включил и выключил настольную лампу. В сгустившихся сумерках этот сигнал не мог остаться незамеченным, и стоявший под фонарем Смык поднял голову, вглядываясь в освещенное окно погодинского кабинета. Погодин энергично потыкал пальцем себе под ноги, а потом провел ребром ладони по горлу.

Смык лениво кивнул, показывая, что все понял, и раздавил недокуренную сигарету каблуком своего ковбойского сапога. Погодин выключил настольную лампу и уселся в кресло – в свое, черт возьми, кресло! Теперь можно было и закурить, что он и проделал с превеликим удовольствием. Смотреть на то, как в переулке убивают капитана, у него не было никакой охоты. За полтора года своего морячества и десять лет отсидки он насмотрелся на такие вещи до тошноты и с огромной радостью отдал бы кому-нибудь на вечное хранение три четверти своей памяти, оговорив при этом, что если это его имущество в один прекрасный день исчезнет без следа, он не будет в претензии.

Чтобы не слышать того, что вот-вот должно было начаться прямо под его окном, Федор Андреевич вложил в приемный отсек новенького проигрывателя компакт-диск с новым альбомом группы "Лесоповал", включил воспроизведение и, прикрыв от удовольствия глаза, стал слушать, притопывая в такт обутой в дорогой ботинок ногой и время от времени поднося к губам "ронхилл", чтобы сделать медленную глубокую затяжку. Возникшая было проблема была решена, и можно было вернуться к нормальной жизни, в которой было множество приятных вещей, включая несчастный случай, что вот-вот должен был приключиться со Стариком. После сегодняшнего происшествия Погодин окончательно уверился в том, что это дело нужно срочно форсировать. Конечно, будет неприятный разговор со Стручком и остальными и, вероятно, придется заплатить немалую сумму в качестве отступного, но все это были мелочи по сравнению с открывавшимися перед ним перспективами. Ритмично подергивая в такт незатейливой музыке квадратным носком ботинка, Погодин представлял тугие пачки стодолларовых купюр, сложенные в аккуратные штабеля, растущие с каждым днем. Накопить миллионов пять, а потом бросить все и свалить за бугор. Никакой ликвидации дел, никакого выколачивания долгов – упаси боже! Догадаются – с живого не слезут, не отстанут, пока не снимут последние рваные подштанники… Никаких сентиментальных сцен и трогательных прощаний – был и нет, и поминай как звали.