Люська вдруг протяжно вздохнула и пошла к выходу.

– Ты куда? – не поворачивая головы, спросил у нее Бык.

– Пойду, – сказала Люська. – Мне работать надо.

Лучше уж я на метро поеду, чем на это смотреть.

– Стоять! – скомандовал Бык. – Сердобольная нашлась… Иди на кухню, чайку попей, а та как бы и с тобой чего не вышло.

– Козел, – сказала вполголоса Люська и послушно ушла на кухню. Стало слышно, как она там гремит чайником, чиркает спичками, разжигая плиту.

Бык проводил ее тяжелым пристальным взглядом, вынул из внутреннего кармана куртки мобильник и положил его на колено.

– В общем, так, – сказал он. – Сейчас я позвоню н одно место, где сейчас находится твой муж, а потом одно из двух: либо ты скажешь в трубку наш текст, либо его скажу я, а ты будешь просто орать на заднем плане. Надеюсь, он узнает тебя и так, а если даже не узнает, то все равно станет сомневаться и, сделает, как ему велят. Что ты выбираешь?

– Пошел ты, – сказала Ирина.

Она все еще не могла до конца поверить в реальность происходящего и надеялась, что вот-вот проснется и обнаружит, что весь этот кошмар приснился ей только потому, что она уснула где-нибудь за столом в неудобной позе.

– Так, – почти удовлетворенно сказал Бык – Ладно. Давай, Урюк, ты же хотел развлечься.

Державший Ирину бандит быстро зажал ей рот, а Урюк, двумя быстрыми движениями разорвав на ней белье, торопливо схватился за пояс джинсов – ему явно не терпелось приступить к делу.

– Вали ее, Сипатый, – сказал он, – не люблю я стоя, половина кайфа пропадает.

Ирина боролась отчаянно, но двое мужчин без труда справились с ней, повалив на пол. Сипатый коленями придавил к полу ее руки, ничуть не обеспокоенный тем, что причиняет ей сильную боль. Бык сорвал с журнального столика салфетку, бросил ее Сипатому, и тот грубо затолкал ее в рот Ирине почти до самого горла.

Ирина мычала, пытаясь вытолкнуть салфетку, и яростно извивалась всем телом, расширенными от ужаса глазами глядя в маячивший перед лицом туго обтянутый выношенными джинсами широкий зад Сипатого. Холодные, твердые пальцы больно схватили ее за бедра чуть повыше коленей и с непреодолимой силой развели ноги в стороны.

– Стоп, – раздался голос Быка, – пока достаточно.

– Ну, Бык, – разочарованно взмолился Урюк.

– Я сказал, придержи своего жеребчика, – непреклонно сказал Бык. – Слезь-ка с нее, Сипатый.

Сипатый убрался куда-то в сторону, напоследок испортив воздух. Теперь Ирина могла видеть происходящее, но от этого было мало толку: в глазах все дрожало и расплывалось от слез. Она сморгнула, слезы двумя теплыми дорожками стекли по щекам, и она увидела маячившее где-то далеко, в недосягаемой высоте заинтересованно склоненное тяжелое лицо Быка. Потом в поле ее зрения появился сотовый телефон.

– Ну как, – миролюбиво спросил Бык, – договоримся или будем продолжать?

Руки Урюка немедленно передвинулись выше на ее бедрах, сжимаясь и разжимаясь, словно месили тесто.

Лицо Ирины жалко сморщилось в беззвучном плаче. и она торопливо кивнула головой, сдаваясь.

Бык, наклонившись, брезгливо, двумя пальцами вытащил шершавую льняную салфетку у нее изо рта.

Ирина приподнялась на локтях, повернула голову влево, и ее стошнило. До сих пор она сдерживалась, боясь захлебнуться собственной рвотой, и теперь, когда эта опасность миновала, ее вывернуло наизнанку с устрашающей силой.

– Фу, животное, – брезгливо сказал Урюк, – отпуская ее и поднимаясь. – Всю малину обгадила.

Он застегнулся и отошел в сторонку, сам с некоторым усилием подавляя рвотные позывы.

Ирина села, прикрывая наготу обрывками платья и продолжая беззвучно рыдать от пережитого ужаса и презрения к себе за то, что согласилась предать мужа.

Удовлетворенно ухмыляясь, Бык набрал номер и протянул аппарат Ирине.

– Что говорить? – обреченно спросила она, все еще вздрагивая от душивших ее рыданий.

– Да что хочешь, – ответил Бык. – Скажи, что ты с друзьями слушаешь рок-н-ролл. Главное, чтобы он тебя узнал, остальное я ему сам объясню.

Кутузов, как обычно, без стука распахнул дверь и вошел в кабинет. Правда, Стручку эта его привычка всегда не нравилась, но Кутузов старался по мере возможности игнорировать это обстоятельство: дай Стручку волю, и он заставит тебя маршировать строевым шагом, отдавать ему честь и чистить его сраные ботинки три раза в день. В конце концов, он партнер, а не прислуга, и Стручку придется это проглотить, несмотря на то что в последние пару лет он начал как-то уж очень сильно задирать нос. Мужик он, конечно, крутой, и Кутузов не собирался оспаривать его главенство, но жизнь складывается из множества мелочей, и стоит уступить в чем-то одном, как оказывается, что ты по уши в дерьме и на тебе ездят все, кому не лень.

Поэтому Кутузов распахнул дверь без стука и с самым деловым видом вошел в кабинет, дымя залихватски торчащей в углу рта сигаретой, словно небольшой локомотив на полном ходу. Сидевший спиной к двери Стручок – он смотрел телевизор – круто развернулся вместе с креслом и вскинул два больших автоматических пистолета, целясь Кутузову в голову. "Ну вот, доигрался, – метнулась в голове Кутузова паническая мысль. – Надо было все-таки постучаться." Он инстинктивно подался назад, но дверь, открывавшаяся вовнутрь кабинета, уже захлопнулась, и он замер, ударившись плечами о светлое фанерованное полотно. Глаза его неотрывно следили за указательными пальцами Стручка, лежавшими на спусковых крючках. Пальцы дрогнули и синхронно нажали на спуск, но вместо грохота и дыма, которых ожидал уже распрощавшийся с жизнью Кутузов, раздался сдвоенный громкий хлопок, и он ощутил два мгновенных укола жгучей, но не смертельной боли, словно его одновременно укусили две осы: одна в лоб, а другая – в щеку, как раз под прикрывавшей правую глазницу аккуратной черной повязкой. Он еще не успел сообразить, что произошло, а Стручок уже разразился громким идиотским смехом, так бесившим Кутузова даже в более спокойные моменты его напряженной и полной нервотрепки жизни.

– Переорал? – давясь хохотом, спросил Стручок. – Переорал, хрен одноглазый! Ну, китайцы, ну, крутые ребята! Это ж не игрушки, а действующие модели в натуральную величину, с ними можно кого угодно на гоп-стоп брать!

Кутузов, до которого стало постепенно доходить истинное положение вещей, осторожно дотронулся кончиками пальцев сначала до щеки, а потом до лба. Лоб был влажный.

– Ну, ты мудак, – переводя дыхание, сообщил он Стручку. – Ну, ты, блин, и мудак. Дуркуешь, да? Других дел у тебя нету?

– Пиф-паф, – сказал Стручок, делая пистолетами движение, удачно имитирующее сильную отдачу, и Кутузов снова, в который уже раз, подумал, что у Стручка водится-таки под черепом пара-тройка тараканов. – Поговори у меня, я тебе быстро вторую фару разобью.

– Да ты и так ее почти разбил, – буркнул Кутузов, снова трогая щеку. – Что за шутки, в самом деле?

А если бы правда в глаз?

– Ну и что? – сваливая оба игрушечных пистолета в ящик стола, спросил Стручок, все еще время от времени хихикая. – Привыкать тебе, что ли?

– В том-то и дело, – понемногу начиная успокаиваться, сказал Кутузов, – что не привыкать. Третьего-то глаза у меня нету. Что это тебя на игры потянуло?

– Тренируюсь, – лучезарно улыбаясь, сообщил Стручок. – Давно думаю тебя замочить, когда ты без стука ко мне вломишься, да все боялся промазать. Надо было проверить, попаду или нет. Шутка, – рассмеялся он, заметив, что лицо Кутузова начинает понемногу наливаться нехорошим румянцем. – Это я своим спиногрызам купил. Пусть, значит, привыкают. В профессора им все равно не выбиться.

Кутузов осторожно кивнул. Сыновьям Стручка профессорство действительно не светило, но Стручок не любил это обсуждать. Иногда Кутузову казалось, что это происходит оттого, что сам Стручок был с небольшим, но порой вылезавшим наружу прибабахом.

– Привезли этого кренделя, который Смыка с его пацанами урыл, – сообщил Кутузов.