— Видишь, меня теперь любой лесовик слушается. И так же они подвластны любому из наших волхвов, всем тем, кто стоял у жертвенного костра Морены, когда мы приносили ей русских витязей, на кого попали капли крови отданного в жертву Чернобогу русского князя.

Он говорил, стараясь не смотреть на нее. Сказал, что древляне сейчас могут наслать любое колдовство на Русь, любых духов. И то, что в Киеве знают это, добро. Русь никогда не обладала такими кудесниками, какие испокон веков родились в древлянской земле. Да и витязи у древлян отменные, Мал вон какую рать собрал, и когда сойдутся витязи древлянские да еще подвластные духи, да чары колдовские, да еще и союзное племя волынян, если все встанут в единое воинство… Перед такой силой никто не устоит.

— Это ты мне нарочно говоришь, чтобы я Свенельду поведала? — усмехнулась Малфрида и легко откинула с головы капюшон, провела рукой по уложенным короной черным косам, поправила выбившийся на виске волнистый завиток. В лесу опять что-то ухнуло, затрещало, застрекотало где-то, будто сойка закричала, но может, и засмеялся кто дребезжащим смехом, ветка треснула где-то поблизости. А Малкиня смотрел на Малфриду, любовался ее странной красотой. Ну у кого еще такая гладкая смуглая кожа и интересные впадинки под скулами, у кого такая гордая посадка головы и темные жгучие глаза? — и ощущал приятное тепло в груди. Но вслух сказал иное: древлянам после того, как они князя решились казнить, нужны были такие чародейские силы, чтобы чувствовать свою защищенность.

— И вы готовы были погубить свое племя ради этих сиюминутных сил? — искоса взглянула Малфрида. — Разве не ведаете, что становится с теми, кто темным служит? От тех сам Род отступается, люди вымирают и ничего после них не остается. И это жестоко. Очень жестоко, даже я, ведьма, наученная убивать, это понять могу. Ну да ваш Маланич верховный и не на такое пойти может, он власть любит, ему все нипочем, только бы возвыситься. А князь Мал глуп и недальновиден. Волхвы же древлянские упрямы, они последние вольности свои чародейские потерять опасаются. Да и вина на племени после гибели князя. Но вот ты сам, Малкиня? Ты ведь всегда светлый был, несмотря на то что в черном ходишь. И вот я вижу, что ты тоже стал поклоняться проклятому Чернобогу и Морене лютой.

— Чернобог нам был нужен, чтобы силу заиметь, — как что-то заученное, упрямо ответил Малкиня. — Неужто вы бы нас пощадили после убийства князя своего? Теперь же с нами его сила, вся нежить нам послушна, а Морена… Если ты вспомнишь, то Морена — иная ипостась Макоши доброй.

— Ага. Только злая ипостась. Макошь там в силе, где ее почитают, а не то темное и древнее, что из нее вышло и теперь живет отдельно. Вы сами меня некогда обучали, и ты все это и без меня знаешь. Ладно, до бед древлянских мне дела нет.

— Так зачем же ты прибыла?

— Ну, я… Возможно, я про тебя узнать хотела, — усмехнулась Малфрида, взглянула лукаво, но веселое свечение быстро погасло в ее глазах. И она добавила: — Но вижу, ты с Маланичем заодно. Темным предался.

— Разве был у меня выход? — как-то обреченно вздохнул Малкиня. — Я со своим племенем должен оставаться, меня оно взрастило, ему я служу. И я не мог оставить тех, кто защиту искал от Руси. А ведь Русь уже не единожды примучивала вольное древлянское племя. Теперь же пришел наш черед поквитаться.

Малфрида расхохоталась.

— Вот слушаю тебя сейчас, а такое чувство, что с Маланичем разговариваю. Ох и окрутил же он вас, ох и заморочил! Морене поклоняться решил и вас всех за собой повел. Ну да ладно. Я в том не участвовала. Но по мне, так пусть бы лучше древляне под Русью остались. Дань-то платить племя уже привыкло, только старики порой о былых разбоях и вольностях древлянских помнили, остальные уже свыклись, что с Русью они. Даже выходили из своих лесов на большие торги, союзы брачные с иными племенами заключали, и лад был.

— Лад, говоришь! — подскочил Малкиня. — Это ваш Игорь тот лад порушил, волк ваш киевский! Не было от него спасения. И скажу тебе еще: когда вече собралось решать судьбу волка Игоря, я тоже был за то, что надо его убить, пока не погубил всех, не разорил и уничтожил. И я согласился с Маланичем, когда тот предложил способ избавиться от мести со стороны Руси за убийство князя-волка.

Малфрида смолчала. Она о многом думала в последнее время, многое осмыслила. И понимала, что и ее вина есть в том, что у древлян сейчас такое. Игорь-то за новой данью пошел только после того, как на Свенельда обозлился. Княжеская-то рать поиздержалась в походах, а богатства все у Свенельда рачительного оседали. И она сама к Свенельду ушла… Но она тогда не ведала, как любил ее князь Игорь, это лишь недавно она все вспомнила и поняла, что особенно обозлило Игоря, когда ее подле Свенельда увидел. Но, зная своего мужа, Малфрида понимала, что Свенельд вряд ли бы сделал ее своей боярыней, кабы ведал, что Игорь подобного ему не простит. Посадник древлянский невесту из лесов в Киев вез, не подозревая, что она и есть лада князя его. Игорь же понял лишь одно: и здесь его Свенельд обошел. И войско у Свенельда равное княжескому, и богатства у него, и почтение бояр, и милость княгини, да еще и чародейка Малфрида. Вот и захотел князь помститься Свенельду, а еще скорее сам проверить, насколько верен его посадник, раз имеет дерзость даже на женщину князя посягать. А заодно так он мог показать, что забирает у Свенельда то племя, какое некогда дал на кормление предприимчивому варягу. Для этого он сам должен был пойти в полюдье к древлянам и взять с них дань лично для себя и для своих людей. И это после того, как древляне уже рассчитались со ставшим им привычным Свенельдом, после того, как откупились где данью, где подарками. Но Малфрида не сочувствовала древлянам. Да ей эти древляне… Пропади они пропадом, после того, что они с ней сделали. Но ведь люди все же… А еще она подумала, что никакая дань, пусть и двойная, не хуже того, что с ними их же волхвы сотворили. Ведь вымрут же теперь все, без помощи богов, без сил Рода-прародителя и подателя жизни, без сил Перуна и милости Лады. А не вымрут — ужо Ольга с ними за смерть мужа поквитается. Но стоп — о таком думать при Малкине не стоило. Пусть и укрывает ее помыслы оберег Кощеев, но кто знает, насколько силен дар в получившем новую силу ведуне древлянском.

Она чувствовала, как он глядит на нее, и улыбнулась: лукаво и обольстительно, с той долей очарования, какое всегда сквозило в ее белозубой улыбке на смуглом лице, когда глаза ее начинали искриться, а пухлые губы могли отвлечь от серьезных помыслов любого мужчину. Очарование ведьмы… в нем была особая сила. Не важно даже, что эта ведьма на пятом месяце беременности.

Однако сейчас Малкиня как будто не отреагировал на ее лукавое заигрывание.

— А ведь из-за тебя Игорь погиб, Малфрида, — как-то торжественно произнес он.

Она это уже поняла. Но как догадался Малкиня из чащи? И она лишь повела плечом, заметив: дескать, рано или поздно бы Игорь смирился, что она жена Свенельда.

Но Малкиня думал о чем-то своем, его голубые глаза затуманились.

— Игоря никогда не любили у древлян, еще с тех пор, как он, только вокняжившись, подавил их мятеж и наложил более тяжелую дань [89]. Потом, уже при Свенельде, как-то племя смирилось, что под Русью находится. Я сам порой думал, что и так жить можно. А тут Игорь опять — злой, беспощадный, требовательный. Это не Свенельд, с которым договориться можно. Мы ему: мол, все уже взято, со Свенельда своего спрашивай, и наши закрома пусты. Он же: раз пусты, людьми возьму. Вот и брал в каждом селе то по юноше, то по девушке, а когда и по кузнецу мастеровому.

— Но ведь не на жертвенный же алтарь забирал людей! Пристроили бы древлян подневольных, в Киеве такие и сейчас есть, и ничего, многие давно выкупились, но что-то назад в древлянские чащи не просятся, прижились на хлебах полянских, в сапогах да в сукне добротном расхаживают.

— Да ну? Может, скажешь еще, что на рынки рабов древлян не отравляют? Не отдают в неволю, чтобы казну пополнить?