Только вот беда, сигарет у Сергея не нашлось, а пачка с торчащими сигаретами лежала на подоконнике в большой хрустальной пепельнице.

– Можно закурить? – немного робко, но в то же время развязно спросил паренек.

– Нет, нельзя, – жестко обрезал Рублев, – я не курю.

– Как это не куришь, если сигареты лежат!

– Я бросил и тебе советую.

– Бросил? – словно бы не поверил услышанному Никитин.

– Да, бросил. Уже почти месяц не курю.

– Ничего себе! А зачем?

– Решил бросить – и бросил.

– Что, вы все так делаете?

– Как так? – спросил Комбат.

– Решил – и сделал.

– Стараюсь, – признался Рублев. – А ты давай зубы мне не заговаривай, побыстрее мойся. Сейчас я тебе сделаю ванну.

От этой странной заботы в душе у Сергея потеплело, но настороженность не проходила.

«Все-таки странный тип. Привел к себе домой, я же могу стащить что-нибудь, деньги, драгоценности, часы, видик.»

Паренек заметил, что на телевизоре стоит большой видеомагнитофон, а под ним, в тумбочке, за стеклом, в три ряда кассеты.

В ванной шумела вода. Струя вначале била в гулкое чугунное дно, затем ванна начала наполняться. Вода уже просто плескалась.

Появился Рублев. Рукава его рубахи были закатаны, руки – мокрые.

– Смотри, солдат, сколько я тебе пены сделал.

– Я никакой не солдат.

– Все мужики для меня или солдаты, или никто.

– Как это все?

– А вот так.

На вешалке в прихожей висел пятнистый бушлат без погон, с многочисленными карманами.

«Военный или мент, наверное, – подумал Никитин, – правда, какой-то странный, необычный. Матом не ругается, не орет, разговаривает негромко, но очень властно. Попробуй такого не послушаться, так голову двумя пальцами оторвет.»

– Давай раздевайся, что смотришь? Глянь, сколько пены, – Рублев вошел в ванную, закрыл воду. – Иди, иди, не стесняйся, я на тебя смотреть не буду. Вот тебе чистая майка, – и Комбат вытащил из стенного шкафа аккуратно сложенный тельник, подал пареньку. – Настоящая воздушно-десантная.

– Не может быть!

– Точно тебе говорю, настоящая.

Сергей уже успел заметить в комнате над диваном большую фотографию, на которой были солдаты с автоматами – много солдат – и среди них хозяин этой квартиры.

– Ну что ты медлишь? Стаскивай свою грязную куртку, снимай разбитые обувки, все это оставляй здесь.

Сергей закрылся в ванной комнате. Ему даже хотелось повернуть защелку, но потом он подумал, что этого делать не стоит: хозяин обидится. Забрался в ванну. Вода была приятная, горячая, и Сергей вспомнил, что последний раз мылся недели две с половиной назад. Он сидел в ванной, смотрел по сторонам на белую плитку в капельках воды, на зеркало, на стеклянную полку с одинокой зубной щеткой и бритвой.

«Да, странный тип. Как-то у него все не так, как у людей.»

А Борис Рублев в это время распаковывал баул, присланный Бурлаком. И чего в нем только не было! Даже запах ткани, в которую были завернуты продукты, и то вызывал прилив слюны и посасывание под ложечкой. А пахло травами, перцем, лавровым листом, мясом, рыбой и сушеными грибами.

– Ну, Гриша! Ну, клоун! – приговаривал Борис Рублев, разбирая увесистый баул. – Мяса пруд пруди, роту можно накормить. И на кой черт мне все это? – радостно думал Комбат, поднося к носу огромный окорок. – Ну и запах! Ладно, Сережку накормлю.

Для себя Борис Рублев почти не готовил, питался наспех, с уважением относился лишь к завариванию чая.

А вот ко всему остальному отношение было, в общем-то, пренебрежительное, хотя готовить он и любил, и умел.

Но ведь не станешь же готовить для одного себя! Никто, кроме тебя, не оценит таланта.

Сейчас же в квартире появился гость, ради которого стоило постараться. Хотя и стараться-то, в общем, не надо было, ведь еды и продуктов у Комбата хватало. А тут еще и посылка Бурлакова подоспела, так что можно было бы устроить шикарнейшее застолье.

«Вот, правда, пить я себе запретил», – поглядывая на литровые штофы с золотистой водкой, размышлял Комбат.

В водке плавали какие-то травы. Комбат знал лишь одну, длинную, плоскую, – зверобой. Остальные травы ему были неизвестны. Ни сопроводительного письма, ни даже маленькой записки в бауле не нашлось. Хотя, что тут пояснять, и так все видно, и так все ясно.

Комбат резал мясо, рыбу, хлеб, мазал бутерброды, ставил на плиту чайник. Все делал быстро, расторопно, умело – так, как это может делать лишь мужчина, умудренный жизненным опытом, и никогда не научится делать женщина.

Все, что оказалось на столе, выглядело настолько соблазнительно и аппетитно, что Рублеву хотелось тут же сесть на табуретку, набросать себе на тарелку всего понемногу, выпить рюмку сибирской водки, настоянной на, травах, затянуться крепкой сигаретой и улыбнуться в усы.

Но делать этого Комбат не стал.

«Всему свое время, каждому овощу и фрукту свой час и свой черед», – подумал Борис Рублев и услышал, что вода в ванной уже перестала шуметь.

– Ну, как ты там? – громко спросил Рублев.

– Ничего, – услышал в ответ чуть испуганный голосок.

А голос у Сережи уже начинал ломаться и из детского превращаться в подростковый, юношеский. Иногда звучали басовитые нотки.

– Все хорошо, Борис Иванович, все хорошо.

– Ну-ну, давай поторопись, а то чай остынет.

Борис Рублев на кухне разлил по чашкам кипяток, добавил заварки, себе много, а гостю чуть-чуть, для аромата.

Уже через десять минут мужчина и паренек сидели напротив друг друга. Комбат почти не ел, он смотрел, как жадно, огромными кусками отправляет себе в рот мясо и рыбу его гость.

– Ты не стесняйся, ешь, – говорил Комбат, а сам лишь прихлебывал круто заваренный чай.

У него даже сердце сжималось, когда он смотрел, как ест паренек.

– Давай не стесняйся. Вот этот кусок возьми, он повкуснее будет, – и Комбат, аккуратно подцепив вилкой снедь, накладывал и накладывал гостю то из одной тарелки, то из другой.

А паренек все ел и ел.

– Давненько ты, наверное, не сидел за столом? – произнес Рублев.

– А что, заметно? – двигая челюстями, с полным ртом, пробурчал Никитин.

– Говорю, за столом ты давно не сидел.

– Да, давно, Борис Иванович, – почему-то Сергею хотелось называть этого мужчину по имени-отчеству. Он даже не делал для этого над собой какие-либо усилия, получалось самопроизвольно, словно бы Рублев был его классным руководителем или любимым учителем.

– В школу ты, конечно, не ходишь.

– Конечно, не хожу.

– А хочешь?

– Не очень, – признался Никитин.

– А почему так?

– Да я уже полтора года в школу не хожу.

– А сколько классов закончил?

– Пять, – признался Никитин.

– Всего пять?

– Пять классов закончил, и даже без троек.

– Потом что?

– А потом началось. Но я не хочу рассказывать про это.

– Про что – «про это»?

Паренек замкнулся, даже жевать перестал, лишь пил чай.

– Закурить можно?

– Нет, нельзя, – строго сказал Комбат.

– Хоть одну сигарету, хоть половинку…

– Я же сказал нельзя, значит, нельзя!

– Тогда какого черта они лежат прямо на подоконнике? Издевательство форменное!

– Силу воли надо воспитывать.

– Какую силу? Какой воли? Зачем?

– В жизни пригодится.

– Ничего мне уже не пригодится! Да и к "черту такую жизнь!

Паренек говорил убежденно, у Комбата от его слов даже мурашки по спине побежали. Как это можно в тринадцать лет так не любить жизнь? И он почему-то вспомнил себя в таком возрасте. Вспомнил, как не мог дождаться лета, вспомнил все свои развлечения, рыбалку, речку, лес, теплую воду, теплые дожди, смех друзей. Почему-то вспомнил лошадей, велосипед.

– Послушай, Серега, а где твои родители?

– Нет у меня родителей.

– Слушай, с ними случилось что-то, погибли?

– Да, погибли.

– Родственники у тебя есть, братья, сестры?

– Сестра была.

– Ас ней что случилось? – негромко осведомился Рублев.