Из раций всех полицейских донесся голос диспетчера: «Внимание всем постам! Прощальный вызов офицера Курта Нилона, номер 144. 144, ответьте Уэст-Мэйн, 360, последнее задание. – Это был адрес кладбища. – Вы отошли в лучший мир. Мы никогда вас не забудем. 144, 10-7». Это был код, означающий конец смены.

Потом, как мне говорили, я подошла к гробу Курта. Крышка была до того гладко отполирована, что я могла видеть собственное отражение. Я не смогла узнать свое осунувшееся лицо. Гроб изготовили на заказ, он был шире обычного, чтобы там поместилась и Элизабет.

В семь лет она по-прежнему боялась темноты. Курт обычно ложился рядом, напоминая слона в окружении розовых подушек и атласных покрывал, и не вставал, пока она не уснет. Затем на цыпочках выходил из комнаты и гасил свет. Иногда она с визгом просыпалась среди ночи. «Ты выключила свет!» – рыдала она мне в плечо, как будто я разбила ей сердце.

Распорядитель похорон позволил мне взглянуть на них. Курт крепко держал мою дочь в объятьях, Элизабет склонила голову ему на грудь. Они выглядели точно так же, как в те ночи, когда Курт засыпал, не дождавшись, пока уснет Элизабет. Мне бы хотелось так выглядеть: такой спокойной, умиротворенной, безмятежной, словно озеро, чью гладь не потревожил ни один камень. Меня должен был утешать тот факт, что они вечно будут вместе. Это должно было стать компенсацией за невозможность последовать за ними.

«Береги ее, – прошептала я Курту и послала воздушный поцелуй, упершийся в лакированную древесину. – Береги мою девочку».

И в этот миг, будто повинуясь моему зову, Клэр шевельнулась внутри меня. Легкое дуновение это, подобное взмаху крыльев мотылька, напомнило мне, зачем я продолжаю жить.

Когда-то давно я молилась святым. Больше всего мне нравились скромные начала их жизней. Они ведь некогда были людьми из плоти и крови, а значит, обрели святость недоступным Иисусу путем. Они понимали, каково это, когда твои надежды разбиваются в прах, клятвы попираются, а чувства оказываются уязвлены. Любимицей моей была Святая Тереза, верившая, что ты можешь быть самым обычным человеком, но великая сила любви способна перенести тебя на другой берег. Впрочем, все это было давно. А жизнь, она ведь любит бесцеремонно ткнуть тебя носом в твои же заблуждения. Именно тогда, когда я возжелала себе смерти, у меня родился ребенок, обреченный бороться за жизнь.

За последний месяц аритмия Клэр усилилась. АИКД срабатывал по шесть раз на день. Мне сказали, что она всякий раз чувствует ток, проходящий сквозь ее тело. Сердце возобновляло работу, но сопровождался этот процесс адской болью. Раз в месяц – и ты живешь в постоянной депрессии; раз в день – и ты повреждаешься умом. А теперь представьте частоту Клэр.

Существовали специальные группы для взрослых людей, живущих с АИКД. Там рассказывали о больных, что предпочли смертельный риск постоянному ожиданию электрошока. На той неделе я застала Клэр за чтением «Книги рекордов Гиннесса». «В Роя Салливана молния попадала семь раз за тридцать шесть лет, – сказала она. – В конце концов, он совершил самоубийство. – Она подняла футболку и посмотрела на шрам, пересекавший ее грудь. – Мама, – взмолилась она, – пусть они выключат эту штуку».

Я не знала, как долго смогу еще убеждать Клэр не покидать меня, если ей придется жить так.

Когда дверь в палату открылась, мы одновременно повернули головы. Мы ожидали увидеть медсестру, но это оказался доктор By. Он сел на край кровати и заговорил с Клэр, как будто она была моей ровесницей, а не одиннадцатилетним ребенком.

– С сердцем, которое мы планировали пересадить тебе, возникли проблемы. Врачи сами этого не знали, пока не вскрыли его… Правый желудочек оказался расширенным. И если он не функционирует сейчас, то, скорее всего, не начнет и после операции.

– Значит… Я не получу его? – спросила Клэр.

– Нет. Когда я дам тебе новое сердце, это будет самое здоровое сердце на свете, – заверил врач.

Я окаменела.

– Я не… Я не понимаю.

– Мне очень жаль, Джун. Но сегодня ничего не изменится.

– Но может пройти еще много лет, прежде чем вы найдете другого донора! – сказала я. Я не стала договаривать, потому что знала: By и так все услышал. «Клэр не проживет так долго».

– Будем надеяться на лучшее.

Когда за ним закрылась дверь, мы обе просидели несколько минут в изумленном молчании. Неужели это я виновата? Неужели страх, с которым я безуспешно боролась, страх, что Клэр не перенесет операцию, каким-то образом просочился в реальность?

Клэр принялась срывать кардиоиндикаторы с груди.

– Что ж, – сказала она с нарочитой беспечностью, хотя я слышала, с каким трудом она подавляет слезы, – суббота коту под хвост.

– А знаешь, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал, – тебя, между прочим, назвали в честь одной святой.

– Правда?

Я кивнула.

– Она основала группу монашек, которая называлась «Бедные Клэр».

– А почему ты выбрала именно ее?

«Потому что, когда ты родилась, акушерка, передавшая тебя мне на руки, покачала головой и сказала: «Наконец-то эти заплаканные глаза посмотрят на что-то красивое». Так оно и было. А Клэр считалась покровительницей всех, кто страдает от глазных заболеваний. Я хотела, чтобы ты была защищена с той самой секунды, когда я вымолвила твое имя».

– Мне просто понравилось имя, – соврала я и протянула Клэр футболку.

Сейчас мы выйдем из больницы, возможно, поедим шоколадного мороженого в кафе и возьмем напрокат фильм со счастливым концом. Выгуляем Дадли, покормим его. Будем вести себя так словно этот день ничем не отличался от других. А когда она уснет, я зароюсь лицом в подушку и позволю себе прочувствовать все, что не решалась чувствовать сейчас. Стыд за то, что с Клэр я прожила уже на пять лет дольше, чем с Элизабет. И вину за то облегчение, которое я испытала, узнав, что пересадки не будет, ведь операция могла с равным успехом убить Клэр и спасти ее.

Клэр надела свои высокие розовые кеды.

– Может, я стану одной из «Бедных Клэр».

– Но святой ты все равно не станешь, – напомнила я. И про себя добавила: «Потому что я не дам тебе умереть».

Крэш Витал поджег себя вскоре после того, как Шэй воскресил Бэтмана-малиновку.

Импровизированную спичку он изготовил по известному всем методу: выкрутил флуоресцентную лампочку из гнезда и поднес пучок металлических иголок к розетке, но на достаточном расстоянии, чтобы та соприкоснулась с электрической дутой. Засуньте туда клочок бумаги – и у вас в руках настоящий факел. Крэш разорвал несколько журнальных страниц и разложил их вокруг себя. Когда Техас принялся звать на помощь, камера уже наполнилась клубами дыма. Прибежали надзиратели с пожарным шлангом, работающим на полную мощность, и мы услышали, как Крэш ударился о дальнюю стену, снесенный струей воды. Тогда его, вымокшего до нитки, пристегнули к носилкам. Волосы у него на голове слиплись, а глаза горели безумным огнем.

– Эй ты, Зеленая Миля![9] – крикнул он, когда его уже увозили с яруса. – Почему ты не спас меня?

– Потому что птица мне нравится, – пробормотал Шэй.

Первым рассмеялся я, затем Техас. Джоуи тоже захихикал, но только потому, что Крэш не мог заставить его замолчать.

– Борн, – сказал Кэллоуэй, и это были первые слова, которые он вымолвил после возвращения птицы, – спасибо.

Повисла напряженная тишина.

– Он заслуживал еще одного шанса, – сказал Шэй.

В открывшуюся дверь вошли офицер Смит с медсестрой: привычный вечерний осмотр. Первым делом Альма отправилась в мою камеру. В руках она держала стандартный комплект таблеток.

– Судя по запаху, кто-то устроил здесь барбекю, а меня пригласить забыл. – Она подождала, пока я загружу жменю пилюль в рот и запью ее водой. – Спокойной ночи, Люсиус.

Когда она ушла, я подошел к двери камеры. По цементному помосту стекали струи воды. Но Альма не ушла – она остановилась у камеры Кэллоуэя.