Эллиот сделал слишком долгую паузу. Я восприняла это как победу. Озадачила его своей относительностью. Даже не суя средний палец ему в лицо и не мочась на его письменный стол, но я чувствовала себя хорошо... пока он не заговорил.

— Мартина не было в Нью-Йорке перед Рождеством. Ты говорила, что он был в отъезде, когда тебя связывали, или что-то в этом роде?

Я захлопала ресницами. Почувствовала чёрную дыру в своём мозгу. Он был прав, конечно. Мартин не был в Нью-Йорке. Я знала это. Так почему же я чувствовала, словно поток моих мыслей был чем-то заблокирован?

В зубе кольнуло. Я накрыла рот руками, потому что нервные клетки, не работающие с тех пор, как я была в конюшне, снова сомкнулись, и я боялась, что память вылетит из моей головы.

 — Мартин. Он связывал меня во время отъездов Дикона. Боже мой, это хуже, чем трахаться с ним. Вот почему он был так зол, — слова выливались из меня вместе с воспоминаниями.

Подвешивание, раскачивающиеся канаты в глубоком тумане, и потолки, бледно-синие вместо деревянных балок, как в комнате у Дикона. Я так сильно хотела этого, но его руки были не теми. Он тянул под странными углами, не поддерживал, когда мне нужно было это, и мой желудок скручивало от алкоголя и наркотиков. Цвета были размыты, и грубая верёвка натирала болезненную кожу, когда всё подо мной исчезло, прежде чем вспышка рассекла пол пополам.

— Мартин был небрежен, и он уронил меня. Я упала на лицо, и моё запястье было связано абсолютно неправильно. Я не чувствовала этого, потому что была под кайфом от чего-то. — Я прижала кончики пальцев к щеке на месте повреждённого моляра. — Дикон на самом деле не бил меня. Я думала, что он и не мог бы, но больше не знаю, чему верить. Но это было то тупое дерьмо.

— Тупое дерьмо, которое знает, за что вас нужно ценить? То тупое дерьмо?

Я не говорила ничего в течение минуты, может быть, двух. Мне потребовалось много времени, чтобы смириться с неожиданностью.

Словно он знал, когда я была готова слушать, Эллиот произнёс:

— Я говорил тебе, что воспоминания, которые у тебя будут под гипнозом, будут красочными. Что было важно, так это чувства, которые скрывались под ними. Ты не боялась Дикона, когда вспомнила, что он ударил тебя, и это важно. Но ты сделала красочным событие, чтобы снять с себя вину за нарушение правил с Мартином.

— А как насчёт конюшни? — спросила я. — Что я изменила там?

— Ты должна спросить об этом Дикона.

Я кивнула и сложила свою салфетку.

— У нас есть две минуты, — сказал Эллиот. — Я использую их, чтобы дать тебе задание. Когда в следующий раз будешь говорить с собой о себе же, я хочу, чтобы ты попробовала кое-что новое. Я хочу, чтобы ты использовала другие слова.

— Например?

— Например, верная. Сильная. Заслуживающая доверия. Энергичная. Храбрая. Самоотверженная. Используй эти слова, Фиона. Хватит врать самой себе о том, кто ты.

Глава 24.

ЭЛЛИОТ

Я не знал, в какой момент мои эмоции вспыхнули во время сеанса. Если бы я рискнул предположить, то, наверное, это случилось, когда я поставил перед Фионой ту коробку салфеток. Я дал ей характеристику не только для неё, но и для себя, и, продолжая эту тему, я видел всё сквозь её дерьмо и своё собственное возбуждение. Попросив её охарактеризовать саму себя, я сделал то же самое у себя в голове, и знал, насколько глубоко врезалась моя проблема.

Потом, когда она сказала мне, что была изнасилована своим парнем и его другом, моя отчуждённость отправилась в ад. Я слышал больше сотни жестоких историй, но я хотел найти тех двух мужчин и выпотрошить их за боль, которую они ей причинили. Ради Фионы я сдерживал своё дерьмо.

Я слышал её брата из общей комнаты, пока он играл в пинг-понг. Но в его комнате было тихо. Пациенты читали и тихо болтали. В этой комнате было окно с видом на подъездную дорожку. Была моя очередь дежурить, и я спрашивал себя, что я почувствовал, когда чёрный Рендж Ровер въехал в ворота.

Я почувствовал себя незначительным. Почувствовал себя потерянным в вихре. Когда Дикон Брюс передал камердинеру ключи, а я стоял возле этого грёбаного окна, как сталкер, я почувствовал себя камнем в ботинке, ожидая, что меня вытряхнут и отбросят. Когда он посмотрел наверх, чтобы увидеть Фиону, а увидел только меня, я почувствовал, будто моё сердце сжали. Он увидел меня и махнул рукой. Дикон знал, что я делал. Он знал, что у него было то, что я хотел, но он не волновался. Я был неудачником, вторым местом, бетой в стае волков. Я помахал в ответ, словно принимая своё поражение.

Как я себя чувствовал?

Я чувствовал, как будто вот-вот опоздаю. Чувствовал тяжесть моей ответственности перед другими людьми. Возвращаясь в свой кабинет, вид из которого выходил на сад, по дороге я вытащил телефон из кармана. Едва ли сделав паузу, я набрал Джане.

— Алло, ты…

— Нет. Я опоздаю, — я говорил спокойно и лаконично.

— Намного?

Это было неправильное слово. Я переминался с ноги на ногу и колебался, когда должен был только излагать факты.

— Я не приду.

— Нам перенести?

— Отменить. И я больше не буду обсуждать это. Прости. Не знаю, что я буду делать, но я не буду работать в Карлтон Преп.

— Эллиот, мы согласились.

— Ты согласилась. Мне нужно идти, — я повесил трубку и положил телефон в карман.

Болезненные последствия будут у каждого решения, которые я принял за последние тридцать минут, но это были мои лучшие решения за последние два года.

Глава 25.

ФИОНА

В итоге, я надела психокостюм с кроссовками. С одной стороны, я была больной в их чёртовых велкро-тапочках для наружной и внутренней прогулки. С другой стороны, я не хотела отличаться. Не хотела скрывать от Дикона то, кем была. У меня были проблемы, и он знал это. Я тоже знала. Джинсы и блузка не изменят этого. Так что я надела кроссовки, вспоминая шнуровку под липучками, как кусочек взрослой жизни, скрытый под по-детски безопасным креплением. Я никогда не пыталась расшнуровать и подтянуть их. Предпочитала загибать задник кроссовки и выворачивать ногу, чтобы надеть его, словно собиралась сделать балетный трюк.

И на мне были трусики, потому что мне осточертело свободное больничное бельё, съезжавшее с задницы.

Я сидела в вестибюле, пробегая пальцами по ткани с узором. Выглянула в стеклянные двери. Потом встала и посмотрела на свежую цветочную композицию три фута высотой. Затем села перед дровяным камином в стиле модерн. Снова выглянула в стеклянные двери.

Он никогда не опаздывал. Не то, чтобы он переживал об этом. У него были часы такого же цвета, как и его автомобиль, и такие же огромные, как обеденная тарелка, но он всегда, казалось, знал, сколько времени, не глядя на них.

Я, с другой стороны, посмотрела на настенные часы, будто они шли в обратную сторону, когда почувствовала мурашки по спине

Он приближался.

Я знала, что он не бил меня. Знала, что я позволила Мартину связать меня, что было запрещено, потому что это было опасно и являлось ещё одним примером непослушания. Я ничего не знала о конюшне кроме того, что я была поражена, когда кто-то вошёл, а Дикон знал всё. Только он знал уровень моего предательства, и только он мог простить меня.

Позади меня хлопнула дверь уборной. Марк, назначенный смотритель, вышел.

Я хлопнула дверью в ту ночь. Подскочила, когда услышала, как хлопнула дверь автомобиля снаружи.

Дикон. Он был здесь.

Я хлопнула дверью по пути наружу, когда пошла в конюшню. Я ушла в бешенстве, воюя со своим позором и презрением к самой себе.

Это был он, человек, идущий ко мне в чёрном шерстяном пиджаке и выглаженных брюках. Он, с горящими голубыми глазами, которые видели так много, и руками, которые могли добраться до сути, заставить чувствовать и ласкать в одно и то же время.