– Кстати, о театре, – спохватился Жюльен, усевшись в кресло. – Мы не собирались идти, но Катрин вдруг захотелось. Позвонили няне и бегом. Как ни торопились, а к началу опоздали. Если бы знали, что ты пойдешь, то я бы позвонил тебе на сотовый, встретились бы. Ты же хотел сидеть дома.

– И не спрашивай, – махнул рукой Дэвид. – Я сам вылетел в последний момент, но, к счастью, не опоздал.

Это была истинная правда. Придя из университета днем, Дэвид попробовал заняться работой. Искал новую информацию в Интернете, чтобы дополнить лекцию последними сведениями. Он быстро нашел, что нужно, сходил прогуляться в Старый город, вернулся. В доме было пусто; глухо, безжизненно хлопнула, закрывшись, входная дверь. На память вдруг пришло время, когда вечером дома его встречала Элизабет. Стало тоскливо, грустно. Дэвид поставил сумки у порога и снова ушел. Дом не звал, как раньше, а отталкивал, гнал. Надо развеяться, отвлечься, но где? Куда идти? Тут только он вспомнил, что сегодня студенты дают благотворительный спектакль в соседнем с университетом музыкальном театре.

После развода все, связанное с театрами, стало противно Дэвиду: Элизабет была профессиональной актрисой… Но тогда ему показалось, что оставаться на улице в пасмурный день еще противнее. Он выбрал из двух зол меньшее. Дэвид не знал, что будет смотреть, по какому поводу организован благотворительный спектакль, ему было все равно. Где-то краем уха слышал, что большинство ролей играют сами студенты, что многих трудов стоило уговорить администрацию театра разрешить постановку в их зале. С этим спектаклем носились уже месяца два, для кого-то он был действительно знаменательным событием, но не для Дэвида. Он только отметил для себя, что с началом репетиций на его лекции стало приходить меньше студентов. Некоторых из них он увидел сегодня на сцене.

– Я зажгу камин и потушу свет, – сказала Катрин, вставая. – Надеюсь, никто не против?

– Нет, – в один голос ответили Дэвид и Жюльен.

Маленькая комнатка первого этажа, которую хозяева дома иронически называли парадной залой, вечерами приобретала какой-то совершенно исключительный вид. Всю мебель составляли диван, кресло, два злополучных стула, тех самых, которые сегодня опрокинул Жюльен во время своей неудачной атаки, и журнальный столик. Что касается стульев, то они имели одну важную особенность, а именно: способность перемещаться. Стулья то появлялись, то исчезали в парадной зале, за что и получили название «миграционных». Причем жажда к смене обстановки обычно просыпалась у них днем, пока супругов не было дома. Самое интересное, что мигрировали стулья каждый раз не на прежнее место, а куда попало. Поэтому входить в комнату, не включив свет, не рисковали даже хозяева дома. Перспектива встретиться в темноте со стулом их вовсе не прельщала. Миграционный путь мебельной четы был невелик: из кухни в парадную залу и обратно.

Изюминкой комнаты был камин. Огонь в нем, разумеется, не горел, но тлеющие электрические головешки почти ни в чем не уступали своим деревянным собратьям. «Дрова» даже потрескивали как настоящие. Стены комнаты были оклеены рельефными обоями, и казалось, что они сложены из булыжников, как в средневековых замках. Над камином висели две скрещенные шпаги и оленья голова с рогами. На полу вместо ковра распластался большой кусок искусственного, крашенного под тигра меха. Когда в комнате выключали свет, эта обстановка придавала ей таинственность, очарование старины.

Катрин села на ручку кресла и обняла мужа.

– Нам очень понравился спектакль, – прервала она затянувшуюся паузу. – Никогда не думала, что студенты способны на такое.

– Брось! Вероятно, главные роли играли профессиональные актеры, – возразил Жюльен. – У дилетантов так бы не получилось при всем желании.

– Да, – согласился Дэвид, – думаю, ты прав. Особенно хорошо играла актриса, исполнявшая роль Жозель. Гениально. Нужно глубоко понимать произведение, образ, нужно прочувствовать все, чтобы так играть.

– Я не сильна по части театрального искусства, – вздохнула Катрин, – но тоже ее отметила. Она выделялась.

– Великолепна, – подвел итог Жюльен. – Давно не видел ничего подобного. Хотя, по правде сказать, и в театре лет сто уже не был. Скорее всего, ей уже за тридцать, опытная, молодая бы так не сыграла. Загримировали. Но…

Дэвид не слушал Жюльена. Ему стало не по себе, словно он мешал кому-то здесь, словно был лишним. Катрин положила голову на плечо мужа и закрыла глаза. А Дэвид думал, какое это счастье – любить и быть любимым в ответ. Этьены обожали друг друга. Проведя день порознь, вечером они иногда часами просиживали рядом. И Дэвид точно знал, что это не фарс, не притворство. Иногда люди стремятся показать себя с лучшей стороны при чужих. Стараются создать у гостей иллюзию счастливого семейства. К Этьенам это не относилось: просто они отдыхали, находясь рядом друг с другом. Дэвид тоже знал это чувство внутреннего покоя, умиротворения. Все вокруг в такие минуты обесценивается, весь мир. Только она, каждый ее вздох, каждое движение…

Приехав из Америки, Дэвид никому не рассказывал о своем прошлом. И Этьенам тоже. Он порвал со старой жизнью, так зачем же тащить за собой багаж. Дэвид тщательно скрывал свои переживания от людей и старался казаться веселым и жизнерадостным.

Этот театр одного актера не всегда ему удавался, но вроде бы никто ни о чем не догадывался. Или Дэвиду только так казалось? В любом случае, это избавляло от ненужных вопросов и объяснений. В графе «семейное положение» при заполнении анкеты Дэвид, устраиваясь на работу, написал – «разведен», тем и кончилось. Люди невнимательны друг к другу, и, если не выдать своего состояния, они ничего не заметят. Стоит лишь приложить немного усилий. У Дэвида все получилось как нельзя лучше: коллеги считали его весельчаком с незаурядным чувством юмора, студенты – хорошим преподавателем, а Этьены… Что думали о нем Этьены, Дэвид не мог сказать точно.

Если сам он выбрал себе образ весельчака как прикрытие, то Жюльен был таким от природы. Живой, общительный, он везде и всюду успевал, причем давалось ему все очень легко. Работа кипела в его руках, и там, где другим понадобились бы месяцы, Жюльен управлялся в две недели. Делал все шутя, словно играя. При таких способностях был совершенно чужд всякого тщеславия. При желании он мог бы достичь самых высоких пьедесталов в науке, но, когда кто-нибудь в очередной раз указывал ему на это, Жюльен только отмахивался, говоря, что ему и здесь хорошо. Карьера интересовала Жюльена ровно настолько, насколько позволяла ему обеспечивать всем необходимым семью. Никакие соображения по поводу славы и богатства не могли удержать его лишний час на работе.

Сначала Дэвид принял Жюльена за шута. Есть такой тип людей: они всегда разговорчивы не в меру, сыплют шутками на каждом слове, при этом не успеешь опомниться, как уже обращаются к тебе на «ты». Такие господа мастера по части пустить пыль в глаза, но едва только доходит до дела – их днем с огнем не сыщешь. У них все кругом друзья, чуть ли не родственники. Они ничего из себя не представляют. От общения с ними быстро устаешь, а от знакомства не знаешь, как отделаться. В Америке Дэвиду часто встречались такие шуты. Здесь, в Швейцарии, он пока не встретил ни одного.

Жюльен был симпатичен Дэвиду еще и тем, что так же, как и он сам, любил все старинное, уважал историю и имел страсть к средневековью. Временами Дэвиду казалось, что Жюльен догадывается о его состоянии, но он убеждал себя в том, что это ему только кажется.

– Эй, очнитесь, ваша светлость! – Эти громкие слова вывели Дэвида из оцепенения.

Катрин уже не было в комнате, а Жюльен сидел не в кресле, а на диване, рядом с Дэвидом.

– Очнитесь, зачарованный принц, – сказал он, заметив изменения в выражении лица гостя. – Катрин, иди поцелуй этого несчастного, я не могу его расколдовать.

Жюльен был как всегда весел. Дэвид улыбнулся в ответ, но не нашелся, что сказать. В комнате уже горел свет.