Но это было застарелое, привычное карманное негодование. Привыкли втихую возмущаться: пока так делали все и все помалкивали, это казалось нормальным. Когда же Вася Колесников выступил - и выступил крепко, с фактами ничем не оправданных соавторств директора, его заместителя по научной части, главного инженера,- и тем поставил себя в нравственно более высокую позицию, то очень многие почувствовали искреннее и острое, как рана, возмущение... против него. Как, он ставит себя выше других, принципиальнее других?!

И Васю начали прорабатывать. Скрытое возмущение Петра Ивановича тоже обратилось против него. Он выступил с вдохновенной речью, в которой убедил себя и других, что все не так: пусть руководящие товарищи не сидят за приборными стендами, не ведут непосредственно темы, по которым их включают соавторами, все равно они помогают своим опытом, идеями, советами, организацией дела, обеспечиванием, участием в обсуждении нерешенных проблем... словом, все правильно. После него еще несколько человек выступили в таком же духе. Васе пришлось туго.

Нашему, ныне выросшему, мальчику, как обычно, легко удалось убедить себя, что он был прав. Однако в глубине души он чуял, что совершил свинство, и все эти месяцы напряженно ждал, когда же и Колесников подложит ему свинью. А тот все не подкладывал и не подкладывал. Даже наоборот: предложил сотрудничество обеих лабораторий по перспективной теме, ^что наш мальчик бдительно отклонил..."

Девушка пришла, села по приглашению Петра Ивановича на краешек стула возле стола. Она была красивая - и это было не в ее пользу: могли пойти разговоры. На каком курсе она занимается? На втором? Только-то... Весь вид Петра Ивановича показал, что этого явно недостаточно, чтобы работать у него лаборантом. А по какой специальности? Электроника? Это тоже было явное "не то". У нас, видите ли, высокие напряжения. До полумиллиона вольт.

Беседа заняла три минуты. Девушка извинилась и ушла в отдел кадров увольняться.

"Да, все как по-писаному...- подумал озлобленно Петр Иванович.- Кто его знает. Береженого бог бережет..." И вдруг перед ним снова возникли доверчивые и почтительные глаза этой девушки. Ведь она же верила ему! Верила, что он действительно заботится об интересах исследований и что именно поэтому не может принять ее. В ее глазах он выглядел этаким научным полубогом-справедливым, все понимающим, порядочным...

Волна презрения к себе вышвырнула его из-за стола, бросила в коридор, понесла на первый этаж. Лаборантка Васи Колесникова открывала дверь отдела кадров.

- Девушка! - крикнул Петр Иванович.- Подождите. Давайте ваше заявление. Вот...- Он тут же на подоконнике написал нужные слова.- Ступайте переоформляйтесь. В штат...- Девушка смотрела на него с удивленной улыбкой.- И не думайте, что ваш новый начальник с придурью. Дело в том, что у меня с Колесниковым...- Петр Иванович осекся, махнул рукой.- Э, да он-то в этом как раз совершенно не виноват. Вот так-то...- Он заглянул в заявление.- Вот так-то, Валя. Двигайте.

Лаборантка пошла в кадры, Петр Иванович, закурив, направился в лабораторию. "Да, запутался я... Надо позвонить Колесникову, что взял я его Валю, хоть лучше будет думать обо мне. Э, все это не то! Что подумают обо мне, о моем поступке? Что скажут о нем те, кто ничего не скажет и ничего не подумает, потому что заняты собой в том же направлении мыслей? Сколько сил я трачу на решение этой "проблемы"! Не в этом же дело... Итак, ее тоже зовут Валей, и она тоже красивая. Но и Валя не та, и я не тот".

IV

...Вдруг одна мысль ожгла его, будто удар кнутом: жена!!! Она говорила, что сегодня у нее отгул, а он оставил книгу дома! Она вчера и позавчера любопытствовала, чем он так увлекся, и наверняка сейчас эту проклятую фискальную "Книгу жизни" читает!

Петру Ивановичу на минуту стало так нехорошо, что он прислонился к коридорной стене. "Как же это я оплошал, не унес с собой? Что теперь делать?.. Скорей! Может, еще не поздно".

Он заскочил в лабораторию, схватил пальто и шапку, одеваясь на ходу, выбежал из института, помчался к стоянке такси. "Если она только начала читать,- соображал Петр Иванович, тихо злобствуя на водителя, который осторожно вел машину по оледенелой улице,- то отберу. Вырву из рук. Пусть лучше такой скандал, чем... А если она уже прочитала все? Или хоть большую часть? Тогда конец..."

Петр Иванович лихорадочно перебирал в памяти, что писала книга о его затянувшейся и после женитьбы связи с Валькой, о других женщинах (среди них были и знакомые Люси), о мимолетных командировочных утехах. И дело даже не в самих этих грешках-жена узнает, что совершал он их не по сердечному влечению и не потому, что ему это было позарез нужно, а для бахвальства перед собой и другими, чтобы небрежно молвить потом в мужской компании: вот, мол, у меня было... Узнает, какого нервного напряжения стоил ему этот торопливый разврат. Тогда все. Презрение до конца дней. Разрыв. Такого не прощают.

"Выходит, развод? Так сразу, вдруг? Из-за того, что черт догадал меня купить в Москве с лотка эту книжку..." Петр Иванович ощутил прилив лютой злобы на автора, скрывшегося под псевдонимом Неизвестных, на лоточника, на всех, кто устроил эту дьявольскую затею и сокрушил налаженную машину его жизни. "Ну, попались бы вы мне!.."

В квартиру он вошел с замиранием сердца и слабой надеждой: может, ничего и не случилось, жена забыла о книге из Москвы, занимается хозяйством? Но из гостиной в прихожую донеслось слезливое сморканье. "Так и есть. Плохо дело..." Петру Ивановичу захотелось повернуть обратно.

Кот Лентяй сидел на стойке для обуви, смотрел на Петра Ивановича; по выражению глаз кота было ясно, что он видит хозяина насквозь и что ему, Лентяю, он тоже противен. "Все бы выкручивался,-брезгуя собой, подумал Петр Иванович.- Умел так жить, умей и ответ держать. Другие ни при чем, автор своей жизни ты сам. Что ж... чем фальшивить друг перед другом еще долгие годы, лучше объясниться сразу, да и концы!" Он шагнул в гостиную.

Сын, к счастью, еще не вернулся из школы. Жена в халатике сидела на кушетке, на коленях книга, в руке дрожала дымком сигарета. "Совсем плохо",подумал Петр Иванович. Глаза у Людмилы Сергеевны покраснели, набрякли веки, нос разбух - вид был настолько непривлекательный, что Петр Иванович не ощутил даже жалости.