В отличие от отца, прослушавшего курс у Бухарина в ту пору, когда Николай Иванович возглавлял Институт красной профессуры, Илья был самоучкой, закончил четыре класса в деревне Березине, потом занимался в школе рабочей молодежи, будучи уже командиром эскадрона. Отличала его военная косточка, поэтому, заметив отцовский "фордик" (редакционный пропуск разрешал заезжать на поле), он подошел, никак не предполагая, что человек в косоворотке и кепчонке, устроившийся на капоте машины, не кто иной, как Бухарин; вскинув ладонь под козырек, Илья отрапортовал:

- Товарищ член Центрального Исполнительного Комитета, обстановка на поле нормальная, никаких происшествий не было!

Бухарин недоумевающе посмотрел на отца.

- Это мой брат, - чуть смущенно пояснил отец.

- Ах, это и есть ваш легендарный Илья?! - Бухарин протянул ему руку. Приятно познакомиться...

И в это как раз время над полем аэродрома пронеслись самолеты; Бухарин, взбросив бинокль, словно любопытный ребенок, приник к окулярам; проводив серебряные машины, подивившись слаженной стройности их треугольника, он случайно мазанул биноклем правительственную трибуну и увидел, как Сталин неотрывно рассматривает в бинокль его, Бухарина.

Не оборачиваясь к отцу, Николай Иванович негромко сказал:

- Семен, пусть ваш брат продолжает работу на поле, а вам бы лучше сесть на землю... Подстелите газету, вы хорошо сидите по-азербайджански, как настоящий кунак...

...Через двадцать минут Илья вернулся и, снова взяв под козырек, обратился к Бухарину:

- Товарищ член Центрального...

- Да вы проще, - досадливо попросил Бухарин, не отрывая глаз от бинокля, обращайтесь ко мне по-человечески...

- Николай Иванович, - товарищ Сталин просит вас подняться на правительственную трибуну, мне поручил это передать вам замнаркомвнудел товарищ Берман...

Бухарин снова мазанул окулярами места под полотняным тентом, где наблюдали парад члены Политбюро, и снова уткнулся в бинокль Сталина, направленный точно на него.

- Передайте Берману благодарность, - ответил он. - Но мне очень интересно наблюдать парад как журналисту, среди зрителей...

...За неделю до того, как Бухарина - прямо с заседания пленума ЦК отправили в тюрьму, Илью арестовали.

Следователь, молоденький парень, мобилизованный в НКВД после расстрела практически всего прежнего аппарата дзержинцев, внимательно посмотрел на те места в петличках дядькиной гимнастерки, где еще утром были эмалированные ромбы, отличительный знак комбрига, и очень тихо сказал:

- Нам все известно о вашей преступной связи с врагом народа Бухариным. Вы знаете законы, поэтому нет нужды разъяснять, что чистосердечное признание о совместной вражеской деятельности с троцкистским прихвостнем облегчит вашу участь.

- Я видел Бухарина один раз в жизни, - ответил Илья. - На Тушинском аэродроме... Я подошел, чтобы приветствовать его, как полагается по уставу...

- Как вы его узнали среди десятков тысяч трудящихся? По условному знаку? Или было заранее обговорено место встречи?

- Да не было ничего обговорено!

- Кто привез Бухарина в Тушино?

- Не помню.

- Кто вам его показал?

Илья усмехнулся:

- Вы с какого года?

- Здесь мы задаем вопросы, - так же тихо и корректно ответил следователь. - А вы отвечаете...

- Вам двадцать два, - сказал Илья. - Не больше. Значит, в двадцать девятом вам было четырнадцать, и вы помните, что портреты Бухарина выносили на Красную площадь наряду с портретами других членов Политбюро...

- И вы не препятствовали этому?

- Чему?

- Прославлению одного из диверсантов и убийц?!

- Да разве член Политбюро может быть диверсантом и убийцей?!

- Прошу ответить на конкретный вопрос: вы, лично вы, не препятствовали прославлению Бухарина?

- Слушай, ну что ты, ей-богу, вола крутишь? - Илья вздохнул. - Скажи, что произошло, чего ты от меня хочешь, и на основании этого, когда я пойму суть дела, станем говорить по-людски...

- Это что, призыв к сговору? Так вас надо понимать? Повторяю: с какого года вы поддерживаете конспиративную связь с врагом народа Бухариным, формы, пароли, явки?! Пока не ответите на эти вопросы, из кабинета не выйдете.

И - начался "конвейер": один следователь сменял другого, работала бригада; в конце вторых суток Илья почувствовал, что готов на все, лишь бы соснуть хоть десяток минут. И вот в то именно время вошел Иван Коробейников, они вместе участвовали в польском походе, в двадцатом.

Он долго сидел за столом, обхватив голову ладонями, потом подбежал к Илье, схватил его за шею, поднял со стула и закричал:

- Ты сколько времени будешь издеваться над людьми, вражина сучья? А?! Ты сколько времени будешь жопой вертеть?!

И, приблизив свое лицо к лицу Ильи, одними губами прошептал:

- Спи, а я буду орать.

И, обматерив комбрига, швырнул его на стул.

Илья сразу же уснул, как выключился. Он не знал, сколько времени спал, но очнулся от того, счто Коробейников хлестанул его по лицу, заорав истошно:

- Встать! Я что говорю, вражина сучья?!

Илья, не понимая, что происходит, смотрел на него изумленно.

- Почему не выполняете указаний следователя? - услыхал он чей-то голос у себя за спиной; с трудом обернувшись, увидел замнаркома Бермана. Тот стоял рядом с Николаем Ивановичем Ежовым - маленьким, похожим на калмыка, в скромной гимнастерке и мягких сапогах.

Раскачиваясь, Илья поднялся:

- Я не сплю двое суток, товарищ заместитель наркома.

- Гусь свинье не товарищ, - отрезал Берман. - Будете и дальше отпираться, пенять придется на себя. Сколько лет сыну? Пять? Смотрите, останется сиротой! Пролетарская диктатура умеет прощать заблудших, но беспощадна к вражинам.

Ежов кивнул Коробейникову:

- Продолжайте работать, соблюдая корректность, - и вышел; Берман - следом.

В ту ночь Илья спал четыре часа, это дало ему возможность вынести еще двое суток "конвейера", пока не пришел черед Ивана; и снова тот, надрываясь, кричал, а Илья, отвалив голову на спинку стула, спал.

После этого, на исходе пятого дня, Илью отправили в тюрьму: "с этим типчиком надо работать более серьезно".

И первым, кого он увидел в камере, был тот самый первый молоденький следователь - уже без кубаря в петлице и с сорванным с рукава гимнастерки шевроном НКВД; Илья заметил его сразу, хотя вместо четырех человек было набито более тридцати; сидели и лежали по очереди, пока остальные, кто покрепче, стояли, подпирая друг друга спинами, - какой-никакой, а отдых.

Сосед Ильи, судя по следам от ромбов, - начдив, то и дело усмехался, как скалился:

- Я - троцкист, а?! Ты понимаешь?! Троцкист! Все, кто был в Красной Армии с восемнадцатого, - троцкисты! Сами с Троцким на трибунах стояли и в президиумах сидели, а нам - отдувайся! Кто виноват, что Ленин с собою в Смольный одних врагов народа привел?! Кто?! Мы?!

Ночью комдива и еще семерых военных вызвали по списку.

- Прощай, браток, - сказал он Илье и дал ему мундштучок, который не выпускал изо рта. - Нас ведут кончать. И тебя кончат, если не признаешься в какой дури... Соглашайся на то, что Климента Ефремовича критиковал, шутковал над ним, но только дай им что-нибудь... Я поздно это понял - чего с меня взять, троцкист долбаный, дурак...

...Через три месяца Илья признался, что однажды слышал антисоветский анекдот в трамвае, рассказывал старик в очках, с родинкой на носу, увижу где сразу на него укажу, виноват, что не задержал на месте, потерял бдительность, готов отвечать по всей строгости закона.

Решением особого совещания ему дали пять лет, и он был этапирован во Владивосток; там, вокруг вокзала, уже ждали отправки в ванинский порт более тридцати тысяч зэков, спали на земле, где кто как устроится...

Осмотревшись, Илья понял, что урки наверняка пришьют его за чекистскую форму, - "сука", а особенно за следы от ромба - "большая сука". Поэтому, вспомнив молодость (хотя во время ареста ему было всего тридцать три), бои с бандформированиями, когда его под видом блатного мальчишки засылали в состав группировок Булак-Булаховича, он и присел к уркам - кинуть "очко".