Допрос продолжался еще минут десять, но походил уже на отвлекающий огонь. По существу, Балестрини просто пытался скрыть, что в голове у него порядочная неразбериха. Наконец, с притворным удовлетворением он кивнул и проговорил:
— Во всяком случае, ты мало чего добился, рассказывая все эти басни. Значит, ты решил просто отсрочить свое признание. Доволен?.. Мне-то спешить некуда.
Он позвонил конвоиру и, не глядя больше на парня, который вяло поднялся со стула, углубился в досье.
Но не успел Балестрини прочитать и строчки, как в дверь постучали, и не успел он произнести «войдите», как на пороге со словами «разрешите войти» уже появилась девушка. Не дожидаясь ответа, она вошла в кабинет.
— Меня зовут Казуччи Кьяра. Извините за беспокойство.
И на этот раз он не сумел опередить ее: только собрался протянуть руку, чтобы указать на единственный стул, как Казуччи уже уселась. Вблизи он разглядел, что перед ним была вовсе не девчонка легкого поведения лет восемнадцати, как ему показалось вначале, на самом деле ей было никак не больше пятнадцати. Он сразу перешел к делу.
— Кто вас сюда впустил?
— Вы арестовали моего парня. Я хотела бы получить разрешение на свидание в тюрьме.
— А кто этот ваш парень? — спросил Балестрини, невольно подавшись вперед.
— Петрони, Андреа Петрони — тот, который участвовал в перестрелке в баре «Ласточка».
Он сразу же понял, о чем идет речь. Перестрелка произошла две-три недели назад. Только это была не просто перестрелка, а убийство.
— Кроме всего прочего, я жду от него ребенка и думаю…
Она замолчала, не от смущения, а скорее умышленно, со значением. Балестрини кивнул, сказав про себя «хорошо-хорошо-хорошо». Все в порядке, в известном смысле идет как по нотам. Просто сегодня утро каких-то странных несовершеннолетних.
— Сколько вам лет?
— Четырнадцать.
— Родители знают?
— Еще бы! Мы с Андреа живем вместе. А, вы имели в виду ребенка?
— Не важно, — ответил он, пытаясь подыскать какую-нибудь легкомысленную фразу, и она тут же пришла ему в голову: — Вы похожи на несовершеннолетних артисточек, играющих в фильмах, смотреть которые им запрещается. Девочки снимаются, а увидеть, что получилось, им не позволяют. Нелепость, но по закону вход в зал им воспрещен.
Он ожидал ответа, но посетительница молчала. Она холодно разглядывала Балестрини, что вовсе не успокаивало его, а вызывало еще большее раздражение.
— Вижу, вы не отдаете себе отчета… в ненормальности вашего положения, и не мое дело вам это объяснять. А главное, это совершенно бесполезно. Разрешения на свидание я не дам. Можете обратиться к прокурору, возможно, он…
Мгновенная реакция, подумал Балестрини, видя, как девчонка вскочила со стула. Вышла не попрощавшись, но по крайней мере дверь за собой закрыла вежливо, без стука. Он вызвал звонком дежурного, и тут же затрещал телефон — оказалось, ошиблись номером. Он еще раз нажал на кнопку — тщетно, никто не являлся. Дело Баллони по-прежнему лежало на столе. Он вложил в него листок со своими заметками, теперь уже ненужными. Взял водительские права Баллони, машинально раскрыл их, закрыл и снова с легким волнением открыл. Фамилия предыдущего владельца мотороллера Баллони была Россетти. Именно так звали колбасника, чье имя значилось на полиэтиленовом пакете. Совпадение просто поразительное, но слишком уж похоже на мыльный пузырь, готовый вот-вот лопнуть.
Размышляя, он закрыл книжечку. Итак, если предположить, что Россетти, указанный в водительских правах и на пакете, — одно и то же лицо, значит, Баллони врет, утверждая, будто не знает гастрономического магазина. И врет умело, не пожелав возразить следователю, когда тот нарочно исказил фамилию: вместо «Россетти» сказал «Росселли» в надежде, что парень его поправит. Почему? Было по крайней мере два ответа, но не стоило их обдумывать, пока первоначальная версия не подтвердится. Он попытался узнать, не задержался ли Де Дженнаро у прокурора, но ему ответили, что капитан уже ушел (тут Балестрини вспомнил, что уже почти половина второго). Тогда он позвонил еще раз дежурному — и опять без всякого результата. Дома телефон у него оказался занятым, и он решил, что на сегодня хватит.
— Идешь заправиться? — приветствовал его коллега Люпика. За два года он впервые увидел Люпику без фотокопий под мышкой.
— Да. А ты?
— Гм… каждый день мечтаю смыться пораньше, но…
Дежурный сидел на своем месте с таким видом, словно никуда и не отлучался.
Уже много лет подряд прокурор Рима непрерывно твердил, что скоро уйдет в отставку. Целая серия неудач в служебной карьере за последние годы еще больше усилила его вечную привычку ворчать и жаловаться. Тем не менее он занимал такое положение, что его разглагольствования слушали внимательно, причем был настолько глуп, что внимание собеседников принимал за чистую монету.
— Дорогие мои, — приветствовал он гостей, бесстыдно выставляя напоказ свою ослепительную, как у киноактера, вставную челюсть. Тут он наклонился поцеловать ручки дамам, и челюсть чуть не выпала у него изо рта. — Благодарю, что пришли.
— Поздравляем!
— Спасибо, дорогой. О, Якопетти!
— Синьор прокурор…
— Поздравляем.
— Поздравляем.
— Спасибо, спасибо. Как поживаете, Балестрини?
— Ничего, потихоньку. А вы как себя чувствуете?
Гости испуганно переглянулись. Де Леонибус, стоявший за спиной хозяина дома, укоризненно покачал головой, на что Балестрини ответил лишь растерянным взглядом.
— Ну как я могу себя чувствовать? Мое счастье, что скоро в отставку, только это и помогает справляться со всеми болезнями, которые…
Прокурорша, болтавшая с дамами в другой комнате, с любезной улыбкой обернулась к вновь вошедшим, среди которых не хватало только Балестрини.
— А где мой супруг? Разве он был не с вами?
— Наверно, он задержался с Балестрини, — улыбнулся Фонтана, но его улыбка осталась без ответа. Прокурорша уважала субординацию: она была не прочь пошутить над странностями мужа, но только не с претором[10].
— Не хотите ли чего-нибудь выпить?
В гостиной собралось уже немало народа, не меньше, наверно, было и в кабинете-библиотеке, где над всеми царил написанный маслом портрет прокурора в натуральную величину. На портрете он выглядел чуть моложе и чуть менее измученным своими подлинными и мнимыми болезнями. Средний возраст гостей и в кабинете, и в гостиной был весьма солиден. И мужчины, которые, входя, разумеется, поздравляли прокурора с днем рождения, выражая свои наилучшие пожелания, и дамы, которые не были с прокуроршей на «ты», поступали так исключительно потому, что не были в близких отношениях с хозяевами, а не потому, что были моложе.
— Смотрите, сам префект столицы, — прошептал Де Леонибус, указывая глазами на маленького человечка. Работники прокуратуры кучкой сбились в углу, и, возможно, поэтому казалось, что в гостиной просторно. Гости все продолжали прибывать, среди них мелькали известные лица. Несколько адвокатов, парочка военных, двое-трое высших судейских чинов — все было дозировано с аптекарской точностью. Остальные — судейские, равные по рангу хозяину дома.
— И в этом году мы самые последние в классе, — сказал, усмехаясь, Якопетти, но Фонтана энергично покачал головой.
— Ты что, забыл, я-то всего лишь претор? Практически представитель младшего командного состава. Так что вы лишь предпоследние в классе. А, вот и наш Андреа, оглушенный, но целый и невредимый.
Балестрини тяжело плюхнулся на диван, изображая всем своим видом мучительное страдание.
— Что такое?
— Артрит, — простонал он. И продолжал, подражая тоненькому голоску прокурора: — Ах, ничего особенного… Но руки, понимаешь, руки, утратили всякую гибкость. Знаешь, что такое «одеревенеть»? Конечно, ничего страшного, пустяки… Но какая боль!
Неожиданно перед ними выросла пожилая служанка и, не колеблясь, обратилась прямо к Витторио Де Леонибусу, вероятно привлеченная импозантностью его стокилограммовой фигуры:
10
Одна из низших должностей в итальянской судебной системе, районный судья.