Надо расширять географию своих действий. Первое-постараться отыскать ночного гостя Залесских. Второе — более тщательно исследовать это злополучное письмо. Как говорится, во всех ракурсах. А это можно было сделать только в Москве. И вот я решил отправиться в столицу…

До Североозерска мы с Ищенко ехали вместе, В машине у нас произошёл любопытный разговор.

— Между прочим, — сказала она, — дочь Савелия Фомича, Клава Шамота, работает на кроликовой ферме…

Я уже достаточно изучил старшего лейтенанта. Она мне никогда не сообщает того, что не имеет никакого отношения к нашей работе. И главное, я теперь разбирался в интонации моего помощника. О дочери сторожа она сказала как-то туманно.

— Ну и что? — спросил я, не понимая сначала, куда клонит Серафима Карповна, но чувствуя подвох.

— Работает недавно. Кролики в совхозе-новое дело…

— Молодец все-таки Мурзин. Ещё одна статья дохода в хозяйстве.

— Я слышала, большие потери…

— Кролики, я читал, очень подвержены всяким болезням. Очень капризное животное.

— Да нет, болезни, говорят, опять же здесь ни при чем… Мясо у них вкусное. Да и шкурки красивые… Клаву заметили на североозерском базаре.

Больше она ничего не сказала. Но и этого для меня было достаточно. Я вспомнил вечер, когда, расчувствовавшись и размякнув от «Степной украинской», нахваливал жаркое, которым с такой охотой угощал меня сторож.

Шапку из кролика…

Можно поздравить достопочтенного следователя, Представляю, если бы финал состоялся в народном суде. Советник юстиции Чнкуров проходит свидетелем. В качестве ценителя жареного кролика «по-крылатовски» и обладателя шапки из ворованного материала.

Но Серафима Карповна преподнесла мне ещё один сюрприз:

— Говорят, Савелий Фомич свой забор переставил.

Всего метра на полтора. Глядишь, почти полсотки у соседа оттяпал…

— У Шавырипа? —спросил я.

— У него, — Ищенко улыбнулась. — Вы тоже знаете?

Что мне было отвечать? Теперь-то я понял, почему хитрый старик просил вызвать в качестве свидетеля своего соседа. Запугать. И почему тот так боялся на допросе. Ну и жох этот Савелий Фомич! И подъехал как: чаек с мятой, сочувствие, лекарствами народными соблазнял… Это ж надо: из ничего пытался создать себе положение! Разносил повестки…

— Мои смеялись, — продолжала старший лейтенант.

«Мои» — это у кого она останавливалась. — Он в жизни в поле не выходил. То почтальоном, то банщиком, то сторожем… Все удивляются, за что ему дирекция премию выдала…

Короче, окрутил меня Савелий Фомич вокруг пальца.

— А вы хоть Линёву рассказали про Клаву Шамоту? — спросил я.

— А это он мне сам рассказал.

Я дал себе слово, если опять надо будет ехать в Крылатое, от услуг сторожа отказаться насовсем…

Через две недели — Новый год. Московские магазины принарядились. Везде-ёлочки, от крохотных, сантиметров десять — пятнадцать, до больших, во всю вышину зеркальных витрин, украшенные ватным снегом, завесой переливающегося дождя. Ёлки были большей частью искусственные, по до того увешаны стеклянными шарами, бусами, фигурками зверей, что в сверкающей мишуре и впрямь походили на настоящие… На меня особое впечатление производили деревца целиком из блестящей фольги. Казалось, притронься к ним, и они зашелестят, зазвенят. Я знал, что не принято уже восторгаться поделками нашего супериндустриального века, что ёлка из— лесу ценится куда выше, по ничего с собой поделать не мог. Видимо, из жизни в Скопиие, где все всегда было только натуральным, всамделишным, вынес тайную мечту о городских игрушках, которых у меня не было. Мои сверстники, дети военных и послевоенных лет, помнят ёлочные украшения, сделанные своими руками. Бумажные фонарики, хлопушки. И цепи. Бумагу для них мы тоже красили сами.

По-моему, никакой другой город так не украшается к новогоднему празднику, как Москва. Этот праздник, мой самый любимый, в столице я чаще всего проводил скучно и впопыхах. В Москве я находился к отчему дому ближе, чем когда бы то ни было, но ни разу не выбрался на Новый год в Скопин, хотя мечтал об этом ещё с первого курса консерватории. Удалось бы уговорить Надю поехать туда, посидеть за столом с моими родителями, братом, наесться до отвала пирогов и солений, на которые горазда мать, а потом, когда уже пройдёт торжественный час и впереди снова забрезжит триста шестьдесят пять дней и будет спокойно и весело от этого, выйти на снежную улицу, пройтись вдоль домов, не засыпающих в эту ночь до утра, и счастливо поздравлять соседей, которые обязательно высьшят посмотреть на звёздное небо. А то ещё лучше-задней калиткой выкатиться прямо в овраг и промчаться на санках до далёкого дна так ухарски, чтобы выскочить на середину противоположного склона.

Интересно, катаются ли ещё там в новогоднюю ночь мои земляки? Я бы обязательно вспомнил свою молодость…

О поездке с Надей в Скопин я подумал, когда она заговорила о том, что Новый год не хочет проводить одна.

И вообще — прекрасный повод свести её с моими родителями. Все равно это надо сделать, рано или поздно. Конечно, лучше всего в Новый год.

Я хотел сказать ей об этом при нашем первом разговоре сразу по приезде в Москву, но случай оказался совсем неподходящим.

Мой модельер-конструктор едва добрался до телефона:

— Игорь, дорогой, у нас дома настоящий лазарет.

Гриппуем все.

Голос у неё был простуженный. Надя кашляла и говорила с французским прононсом. Заводить речь о поездке в Скопин, о новогоднем катании на санках и вообще о снежных развлечениях было бы издёвкой.

— Давно у вас домашний госпиталь?

— Я уже забыла. Сначала мама, потом Кешка. Теперь я, а мама ещё не встала. Ужас.

Я несмело предложил:

— Наденька, я мигом буду у вас. Может, купить что надо?

— Спасибо, Игорь. Дома все есть. Нас не забывают.

Брат опекает. Я говорю ему: «Из просто брата ты превратился в медбрата…»

— Я приеду, — вырвалось у меня решительно.

— Нет-нет. Грипп. С этим не шутят. А ты вообще простужаешься легко.

Но я настоял на своём.

Мне хотелось чем-нибудь обрадовать Кешку, и я забежал в зоомагазин. Но там мне предложили лишь чучело куропатки и сушёного мотыля для корма рыб.

Короче, поехал на встречу с Надиным сыном без подарка.

У меня так всегда: самое важное, самое ожидаемое случается внезапно и в неудобное время.

Но цветы для будущей тёщи я все-таки купил.

Открыла мне Надя. В халатике, но с хорошо уложенными волосами. Я потянулся поцеловать её (в коридоре никого не было), она отстранилась:

— Не надо, схватишь грипп. Раздевайся, не шуми.

Мама спит. Пойдём на кухню.

Это меня устраивало. Честно говоря-проголодался.

Наконец-то придётся отведать её разносолов.

Кешка. Худенький мальчик в джинсах с иностранными нашивками. Большая голова на тоненькой шее. Совсем не Надины глаза. Круглые, чёрные, как сливы. Курчавые тёмные волосики. Он деловито помешивал ложкой какое-то варево в кастрюльке.

На стуле лежал сиамский кот. Гордый и ужасно брезгливый. Во всяком случае, он почти не смотрел на мою персону.

— Кеша, познакомься с дядей Игорем, — сказала Надя, складывая апельсины в ажурную вазочку.

Мальчик протянул мне левую руку (в правой oil держал ложку) и спросил:

— Вы следователь по особо важным делам?

— Я самый.

— Есть с нами будете?

— С удовольствием, — ответил я, удивляясь его взрослой манере держаться.

— Хочешь вымыть руки? — предложила Надя и показала мне ванную. Расположение её я знал и сам. Как у меня. Как в сотнях, тысячах квартир и Москве.

Вытирая руки полотенцем, я лихорадочно обдумывал, что бы рассказать Кешке. Какое-нибудь дело? Или экспертизу? Но в голову ничего не шло, Я вернулся к столу. Надя поставила передо мной тарелку… покупных пельменей, что варил Кешка.

Может быть, по случаю болезни ей не до готовки? Наверное, так.

Во время еды послыш-ался странный крик из комнаты.

Я удивлённо посмотрел на Надю. А она сказала сыну: