Медор Медовик присел. Он промокнул ярость платком и начал медленно превращаться в прежнего, доброго толстяка, отца и дядю неустановленных лиц.

- Значит, оперативные группы, - подытожил он уже спокойнее. - Направишь людей в поликлиники, школы, вузы, на собрания. Фиксируй всех, кто ходит на юмористические концерты, на массовые сеансы к колдунам. Пусть твои соколы покатаются в транспорте. Они там очень многих возьмут на карандаш.

Балансиров ничего не записывал, такие записи запрещались. Он запоминал.

- Это колоссальная работа, - предупредил он озабоченно.

- Ничего. Для начала обработаем тех, кто уже значится в списках, а там и твои подтянутся. Начинаем с тоненькой струйки. На первых порах нам вполне хватит одного кабинета. В первом потоке назначим лидера. Потом развернемся, организуем повсюду первичные ячейки... Объясним опасность, понесем ее в массы... Возникнут дружины, домовые комитеты...

- А может быть, не нужно их объединять? Поводим машинкой - и гуляй под подписку о невылете. Осведомлен и предупрежден. Вроде прививки.

- Во-первых, это жестоко, - заметил Медор. - Живет себе человек, и вдруг узнает про себя такие вещи. Во-вторых, у тебя нет чувства перспективы. Настанет время, когда их научатся умыкать силком. А они - уже целая партия. Или армия. Ну-ка, подступись? Исчезновение целой, скажем, фракции - это не шутка! А нашим гостям шумиха ни к чему. Это только нам можно. И потом: они могут как-нибудь перестроить свои параметры на умных. Умных начнут хватать.

- А умные-то им зачем? И богу их не жалко. Не вижу смысла.

- Умный человек тоже нигде не будет лишним. Распробуют и войдут во вкус. Но мы их переиграем на ход вперед. Понадобится общественная сила для понижения в обществе накала ума... В целом, понимаешь? Опять же и перед богом отличимся. Укрепим свои позиции. Изольется любовь или не знаю там, что; явится кто-нибудь...на небе или в церкве...

- Ну, ясно, - Балансиров не стал продолжать.

- Ясно, что ничего не ясно, - строго поправил его Медор. - Не надо передо мной темнить. Мне самому не все понятно. Кроме одного: не сидеть на месте и заниматься своим делом. Вот что главное. Каждый должен не сидеть на месте и заниматься своим делом. Или, в крайнем случае, сидеть на месте и заниматься делом чужим.

Глава 7

Балансиров довольно легко вышел на Петра Клутыча. Ведь тот работал в метро. А метро и все, что с ним связано, всегда находилось под особым контролем у службы, в которой участвовал Балансиров. И если кто-то в это не верит, он может не ждать приглашения и попроситься к Балансирову в список людей, рискующих быть обманутыми и похищенными. Итак, Балансиров, памятуя о том, что из всех искусств для него самое главное - метро, назначил список его работников приоритетным. Он ознакомился с личными делами и мгновенно узнал, за что и при каких обстоятельствах уволили Петра Клутыча

Тот доедал яичницу, когда зазвонил телефон.

Он ел яичницу не потому, что так уж остро желал съесть именно ее, а просто вспомнил Висюна, и Висюн, не допрыгивая до высших слоев сознания, слился с людьми вообще, которые питаются яичницей, и он, Петр Клутыч, не хуже других; он будет есть, как люди едят.

- Слушаю вас, - сказал Петр Клутыч почтительным тоном.

- Это из поликлиники звонят, - раздраженно и властно сказала женщина. Она была агентом Балансирова и очень искусно притворялась регистратурой. Вам нужно явиться на диспансеризацию. В четыреста десятый кабинет. С полотенцем.

- Хорошо, - сразу согласился Петр Клутыч.

Регистратура отключилась.

Он нисколько не усомнился в диспансеризации: если надо, то он пойдет, хотя ничем значительным не болеет. Петр Клутыч всегда приходил, куда его звали: в поликлинику, жилконтору, милицию.

Он даже не подозревал, до чего это вовремя, потому что внеземные силы твердо постановили соблазнить его в ближайшую ночь, украсть и приложить к остальным. Механизированный образ и подобие, смутившийся паричком, был демонтирован, после чего восстановлен и соответствующим образом искажен. В программу ввели требование плевать на парички. Но было поздно.

Петр Клутыч оделся и, немного волнуясь, вышел. Он считал - руководясь, правда, иными причинами - что идет по важному делу.

Висюн, завершивший прогулку с собачкой, пытался отпереть дверь. Он похмелился, и у него это понемногу получалось. В утреннем порыве он прочувствованно и тихо поделился своим якобы негодованием, в тот момент вполне искренним:

- Тяжело быть во дворе... вчера из обоих домов, изо всех окон только и раздавалось: "Убью тебя, блять! убью тебя, блять!"

- Это кино шло, - успокоил его Петр Клутыч.

- Нет! изо всех окон, живые! "Убью, убью тебя, блять!"

На самого Висюна в его квартире никто не кричал, что он блять и что его убьют. Потому что он, в общем-то, был мирный и безобидный. Ему это говорили на ухо или за чаем.

Печальная седая собачка, тертый калач, стояла и кивала.

Петр Клутыч заспешил вниз по лестнице, прислушиваясь. Он решил, что Висюн наговаривает на людей, везде было тихо. На улице стоял некий шум, но не бранного свойства, хотя откуда нам знать, о чем поют птицы? Петр Клутыч, держа под мышкой кулек с полотенцем, деловито свернул к автобусной остановке. Автобус хотел ехать, но посочувствовал бегущему Петру Клутычу и притормозил.

- Успел! - сообщил о своем достижении счастливый и виноватый Петр Клутыч. Салон промолчал.

По дороге Петру Клутычу пришла в голову приятная мысль: должно быть, водитель признал в нем коллегу, бывшего машиниста. Мысль побродила по пустынному пыльному коридору, задерживаться не стала и вылетела со сквозняком.

Автобус тряхнуло.

- Вы меня на людей толкаете, на преступление почти что! - закричала кондукторша.

Петр Клутыч свалился в неохотно и тяжко освободившееся место. Он кротко повел глазами, готовясь солидно и благонравно убить время. Одновременно он прислушивался к зашевелившимся пищевым фантазиям.

...В квадратную поликлинику, напротив которой остановился автобус, стекался народ, просачиваясь обратно редкими каплями.

Петр Клутыч, как в бане, перекинул полотенце через плечо, чтобы обозначить свою готовность к диспансеризации. Он прогулялся по коридору третьего этажа и, наконец, присел возле кабинета. Время тянулось ужасно медленно. Петра Клутыча не приглашали; он несколько раз заглянул в кабинет через щелочку. С посетительницей, которая там застряла, творились метаморфозы. С каждым разом она, добиваясь своего, разбухала сильнее и сильнее, становясь розовой, потом - алой, багровой. При этом она раздувалась в целлулоидный шар. Напруженной жилой бился хоботок, доктор же усыхал и сморщивался.