Фигура была настолько чуждой, что против ее присутствия возражали все внутренние органы, в которых Петр Клутыч мало смыслил: ему представлялось, что внутри у него находится большой мешок с двумя дырками, на который сверху положено сердце и что-то еще - может быть, легкие. Он слышал, что бывают еще кишечник, печень, почки и мочевой пузырь, для которых не было места в продуманной композиции умозрительной картины.

Днем, когда солнце, наше сознание - птица. Птица стремится ввысь, обжигая крылья. Ночью, когда луна, наше сознание - крот. Оно углубляется в недра и натыкается на живучую гниль.

Петр Клутыч не сумел бы так выразиться. Однако он не был лишен той доли практической сметки, что необходима для выживания. А потому не сомневался: пришелец ему приснился. Тем больше не сомневался, чем лучше понимал сердцем, что это не так.

Ибо снятся, как правило, вещи пускай ужасные, но так или иначе укладывающиеся в систему привычных вещей, хотя бы и перемешанных до абсурдности. А эта фигура выглядела... ну, скажем, если представить себе обычную дверь, лишившуюся по какой-то причине прямых углов... и, тем не менее, плотно затворяющуюся. Или собственную тень, без видимой причины растягивающуюся на десятки метров. Или песню, льющуюся из рукомойника.

При одном воспоминании о мерзком видении, которое скрылось при звуке полицейских сирен, Петра Клутыча перекореживало, как от стекольного скрежета. Полицейские сирены звучали в ночном кино, под которое Петр Клутыч заснул без особого сожаления: фильм заканчивался, и машины уже съехались к горящему домику, набитому трупами. Улыбающегося поджигателя везли на каталке.

Ударенный взглядом ненавистника, Петр Клутыч задремал наяву.

И проснулся уже на ходу, при выходе из сберкассы: тяжелый взгляд чуть отпустил его и плелся следом; тот свернул за угол, но взгляд, казалось, по-прежнему стлался за ним, от него не спасали ни подворотни, ни проходные дворы. В состоянии бодрствования Петр Клутыч не особенно отличался от спящего Петра Клутыча; он редко замечал переход от первого ко второму. Сейчас он ощутил его в несомненном ослабевании жути. В конце концов он запутался - спит ли, не спит.

Сонно перебирая события в сберкассе, Петр Клутыч подосадовал на свою сберегательно-накопительную нескладность и тут же, с привычным легкомыслием, позабыл о ней.

На скромных подступах к незатейливому дому он усмотрел милицейский автомобиль - полицейский, как он ошибочно возомнил. Ему почудилось, что эта машина приехала из позднего фильма. Она опоздала к руинам - патрульные остановились перекусить, напихались гамбургерами и кофе, а когда добрались до места пожара, на пепелище струились ликующие титры.

Петр Клутыч немного встревожился, хотя и не знал за собой никакой вины. И не зря, потому что его немедленно потревожили. Из машины высунулся человек в форме.

- Уважаемый! - настороженно позвал сержант. Учтивость давалась ему с трудом, и он немного не добирал до печально популярного телевизионного идеала. - Вы здесь живете?

Когда-то, совсем молодым, Петр Клутыч мечтал и хотел устроиться на службу в милицию. Да не вышел статью. Солидности в нем не было совершенно, и ростом он вырос не тем, что дает основания задерживать и карать.

Берут и таких, конечно, но его отговорили недоброжелатели.

- Да, - с готовностью молвил Петр Клутыч. Ноги, которые при виде милиции сразу отрекаются от корпуса и делаются чужими, понесли его к машине. Как будто корпус что-то натворил, и они идут доносить. Или сами запинали кого-то, покуда корпус отвлекался: тогда они шлепают сознаваться.

- В двенадцатой квартире кого знаете?

Естественно, он знал, ибо жил в одиннадцатой. В двенадцатой поселился Кашель.

- Давно соседа видели?

Петр Клутыч задумался.

Его мысли, обычно не простиравшиеся дальше больших и малых потребительских корзин, оглушительно напряглись.

- Да порядком, - озабоченно признал Петр Клутыч. И не удержался: - А что?

- Да нет, ничего, - сказал милиционер натянутым голосом. - Пропал он куда-то.

Новость огорчила Петра Клутыча. Кашель был добрый; они, бывало, даже дружили, а понимали друг друга вообще с полукашля, благо это дело было несложное.

- Порядком - это когда? - не отставала милиция.

- Дня четыре, - взволнованно рассказал Петр Клутыч. И не вытерпел: - Он мертвый?

- Почему - мертвый? - ужаснулся сержант.

- Так нет же его...

- И что с того?

Петр Клутыч переминался с ноги на ногу. Он не смел уйти, но боялся и говорить. Из парадного вышел стремительный человек, похожий на ворона: черная шляпа, черное пальто, гнутый нос, по-боксерски свернутый на сторону.

- Кто у тебя тут?

- Вот, рядом живет, - милиционер указал на Петра Клутыча. - Четыре дня, как не видел.

- Это не точно, - пролепетал тот.

Ворон Воронович, словно выпорхнувший из детской сказки, скосил на него цепкий глаз. Ему хватило секунды, чтобы разобраться если не во всем, то во многом.

- Проходите, куда шли, - проскрежетал он. - И ждите повестки.

- А он еще говорит... - вмешался милиционер.

- Что он может сказать? Ты посмотри на него! - Черный, не глядя больше на Петра Клутыча, полез в машину, вынимая на ходу спички. Сигарета уже торчала во рту. Никто не видел, как ее доставали из пачки: она, не иначе, выскочила из глотки, переделанной под сигаретницу.

Петр Клутыч покорно затрусил к лестнице. Он машинально провел по лицу ладонью, соображая, что же такое особенное в нем побудило Ворона отказаться от дальнейшего допроса.

На площадке он со страхом рассматривал опечатанную дверь Кашля.

Потом отомкнул свою, вошел и долго стоял перед зеркалом, изучая себя. Низкий лоб, аккуратные височки, маленький шелушащийся нос, подковообразная челюсть. При легкой асимметрии похоже на разбитый витраж, выполненный и нарочно погубленный авангардистом. Ничего особенного. Все, как всегда.

Глава 2

Вниз.

Адское окружение в ассортименте, на любой вкус.

Первой следует шахта: пусть не такая настоящая, где плавает агрессивная пыль и рвется метан; пускай без чумазых забойщиков. Зато - ледяной бронированный ствол, механическая мертвечина; лифт, разгоняющийся до невесомости ездоков.