Город Козельск в то время уже существовал и даже был знаменит своей героической обороной от Батыевой саранчи. Сопротивлялся семь недель, и за это был вырезан начисто. Малолетний козельский князь утонул в крови.

Однако в семнадцатом веке это снова цветущий город с пятью тысячами жителей, сорока церквами и одним острогом. [Сейчас в Козельске осталась одна церковь, острога нет]

В 1776 году Козельску был присвоен герб, причем в указе императрицы Екатерины II сказано, что козельцы "самою своей смертью засвидетельствовали свою верность. В напоминание сего приключения [Слово "приключение" тогда не имело, значит, современного нам оттенка, иначе не попало бы в столь торжественный документ] герб им полагается: в червленом поле, знаменующем кровопролитие, накрест расположенные пять серебряных щитов с черными крестами, изъевляющими храбрость их защищения и несчастную судьбину, и четыре златые креста, показывающие их верность" [Анисимов Н.Н., Сорокин В.Н. Козельск. Тула, Приокское книжное изд-во, 1967. С. 22].

О Козельске мы упоминаем лишь потому, что близость к нему монастыря (три версты) заставляет усомниться в романтическом предании о разбойнике Опте. Едва ли известный разбойник стал бы обосновываться в такой близости от города, где и люди и власти. Сам же по себе город Козельск не имеет никакого отношения к возникновению обители и важен только как ориентир, указывающий на место ее расположения. Напротив, исторические источники указывают на постоянные конфликты между горожанами и монахами, обосновавшимися на противоположном берегу реки.

Дело в том, что в царствование Бориса Годунова на поминовенье по царе Федоре Иоанновиче, который умер в 1598 году, дано было монастырю "на свечи и ладан... место мельничное, да на берегу против мельницы место дворовое мельничное (поставить сарай. - В. С.), да рыбная ловля... обще с посадскими людьми".

Мельница и рыбная ловля около нее (все это на речке Другусне, впадающей здесь в Жиздру) были главной статьей дохода и единственным источником кормления братии. И все бы хорошо, мололи бы они себе обывательскую муку, беря за это плату той же мучицей, и ловили бы рыбку, но нашлись в Козельске озорники, которые недолюбливали, как видно, монахов и захотели им насолить. Они подговорили человека - и вот "некто Мишка Кострикин построил без царского указа, единственно по согласию с козельскими драгунами и стрельцами на речке Другусне мельницу и тем старинную мельницу, стоявшую выше по течению... остановил и без остатку разорил".

То есть, значит, нижняя плотина подперла речку, подняла воду и подтопила монастырскую мельницу. От старца Исидора, руководившего братией (а их там было несколько человек отшельников), пошла к царю Алексею Михайловичу челобитная: "Зa Оптиновым монастырем крестьянских и бобыльских дворов нет и денежной руги им нейдет, кормятся миром и своею работою... Пожаловать бы их велеть тое Мишкину мельницу Кострикина отдать им в монастырь на свечи и на ладан н на вино церковное и им строителю с братией на пропитание, чтоб им голодом не помереть".

Пока челобитная шла, Алексей Михайлович умер, а разоренная, вернее блокированная, монастырская мельница стояла и не молола. Между тем Мишкины друзья-драгуны из мести инокам "стаковся с набольшими Козельска города людьми", то есть заручившись поддержкой влиятельных козельцев, обратились в свою очередь к молодому уж теперь государю Федору Алексеевичу, чтобы он позволил им держать Мишкину мельницу из оброка. Однако Исидор с братией тоже не дремали и послали свою челобитную от 13 июля 1676 года.

Рассмотрев дело, царь Федор Алексеевич августа в З-й день (надо сказать, что быстро: двадцать дней всего прошло) прислал козельскому воеводе Василию Ивановичу Кошелеву грамоту, которой повелевал: "...мельницу Мишки Кострикина снесть и впредь ниже монастырской мельницы других не строить".

Но драгуны не угомонились. Позже, в царствование Петра, два драгуна, а именно Григорий Новиков и Никифор Стрыгин, с товарищами насильно завладели сенокосами, которые монахи расчистили собственными руками.

На новой монастырской челобитной Петр начертал короткую резолюцию в своем петровском характере: "Сыскать к допросу". Видимо, сыск был в пользу монахов, и все их раздоры с беспокойными драгунами пресеклись.

В остальном история монастыря до некоторых пор не представляет особенного интереса. Менялись настоятели, совершались со стороны соседствующих бояр и помещиков незначительные вклады, начата постройкой первая каменная церковь. Конечно, некоторые фразы, когда читаешь историческое описание Пустыни, могут разбудить воображение, если оно подготовлено к этому. Например, в 1684 году "стольники Андрей и Иван Шепелев доставили по обещанию святые местные иконы: Спасителев образ, Введенской пресвятой Богородицы, Пафнутия Боровского чудотворца, Царские врата... образ Георгия Страстотерпца "в древних летах, перенесена (сия икона) из села Мормыжева".

Тут получились кавычки в кавычках, потому что вся выписка взята из "Исторического описания Козельской Введенской Оптиной Пустыни" Леонида Кавелина, который, в свою очередь фразу о иконе Георгия взял из вкладной монастырской книги.

Но как же не проснуться на этом месте воображению, как же не задуматься: а где теперь все эти иконы, Царские врата, в особенности икона Георгия, если уже в семнадцатом веке про нее говорили, что она "в древних летах, перенесена... из села Мормыжева"?

Хорошо, если подобрал кто-нибудь из местных жителей, когда ликвидировали Пустынь, но едва ли. А взглянуть бы, хотя бы одним глазком!

Или вот описание следующего предмета: "Крест осьмиконечный, серебряный... Оный крест усердствован в обитель в 1850 году лихвинским помещиком Афанасием Николаевичем Михайловым, достался ему по наследству от родственников его г.г. Камыниных, что свидетельствует надпись, вырезанная в нижней части креста: "Моленье Григория Иванова сына Камынина". По преданью крест сей был с означенным Григорием Камыниным в битве на Куликовом поле, или так называемом Мамаевом побоище... одного наружного осмотра креста достаточно, дабы убедиться, что он весьма древней работы и, судя по ней, относится ко времени, еще не благоприятному для развития художеств в отечестве нашем, когда по необходимости мало заботились о внешнем украшении вещей, обращая лишь внимание на их прямое назначение к употреблению. Крест ныне хранится в ризнице".