— Если бы вы так же поступили с Кларом и Летисом, мисс Бренгуэн, вы были бы правы, — сказал он со странной сочувственной улыбкой, обращаясь к ней своей вытянутой физиономией.

— Серьезно? — нервно рассмеялась она. Ей не хотелось разговаривать ни с кем.

Идя по улице, машинально прислушиваясь к звуку шагов по камню, она заметила, что сзади нее тащатся мальчики. Что-то ударило ее по руке, в которой она несла свой сверток и причинило боль. Когда предмет откатился, она увидела, что это была картошка. Рука болела сильно, но она не показала виду. Все равно, скоро она сядет в трамвай.

Она чувствовала странный глубокий испуг. Казалось, все происшедшее было тяжелым, безобразным сном, жестоко унизившим ее. Она скорее умерла бы, нежели призналась бы кому-нибудь во всем. Распухшая рука мало занимала ее. В душе было что-то сломано. Кризис миновал, Вилльямс был побежден, но чего это стоило.

Ей не хотелось возвращаться домой в таком расстроенном виде. Она побродила по городу и у остановки трамвая зашла в маленькую чайную. Там в темном углу, позади прилавка, она машинально пила чай, закусывая бутербродом. Все казалось безвкусным, но нужно было занять себя чем-нибудь. Долго сидела она в маленьком, тесном, тусклом помещении, не думая ни о чем и не сознавая ничего. Только иногда машинально гладила распухшую кисть.

Когда, наконец, она отправилась в Кёссей, на западе горел кровавый закат. Она не знала, зачем она собственно шла домой. Там не было никого, кому бы она могла открыться, там не было места, где бы она могла забыться. Одна должна была она при свете этих красных лучей заходящего солнца таить в себе сознание всего ужасного в человеческой природе, грозившего разрушить ее душу, с чем она отчаянно боролась.

Утром она опять должна была идти в школу. Без малейшего ропота или колебания, она поднялась и пошла. Она подчинялась какой-то большой, суровой, упорной воле.

Класс встретил ее почти спокойно. Однако, как она чувствовала, они ждали только удобного момента, чтобы напасть на нее, и уловили бы малейшую слабость. Но она держалась с большой холодностью и сдержанностью.

Вильямс отсутствовал. В середине уроков послышался стук в дверь, кто-то желал видеть старшего учителя. Мистер Гарби, раздраженный, сердитый, хмуро вышел из класса. Он боялся гневных родителей. Минуту спустя он вернулся.

— Студжерс, — обратился он к одному из старших мальчиков. — Стань против учеников и записывай всех, кто будет разговаривать. Мисс Бренгуэн, будьте добры пожаловать вместе со мной.

Видно было, что он злорадно торжествовал. Урсула пошла за ним и увидела в приемной худую женщину с бледным лицом, довольно хорошо одетую в серый костюм и красную шляпу.

— Я пришла поговорить о Верноне, — начала женщина, стараясь говорить изысканным тоном.

У нее была довольно утонченная внешность и опрятный вид, но своим обращением она производила неприятное впечатление, с ней тяжело было иметь дело. Она не была ни леди, ни женою рабочего, и казалась существом, стоявшим в стороне от общества. По платью она была из людей состоятельных.

Урсула сразу поняла, что это мать Вильямса, и что он был Верноном. Она вдруг вспомнила, что он тоже был всегда чисто одет, и аккуратно выглядел в своем матросском костюме. От него веяло той же самой нездоровостью, похожей на разложение.

— Я не могла послать его сегодня в школу, — продолжала женщина тем же приторно-любезным голосом; он пришел вчера из школы совсем больным — ему было очень плохо, и я думала, что мне придется послать за доктором. Вы знаете, что у него слабое сердце?

Женщина поглядела на Урсулу своими бледными безжизненными глазами.

— Нет, — ответила девушка, — я этого не знала.

Она чувствовала отвращение и неуверенность. Мистер Гарби, высокий, мужественный, с длинными усами, посматривал на нее с легкой коварной усмешкой, таившейся в глубине взгляда. Женщина продолжала вкрадчиво.

— О да, у него сильное сердечное недомогание с самого детства. Вот почему он иногда пропускает уроки. Бить его очень дурно. Он сильно болен сегодня, и на обратном пути я позову доктора.

— Кто остался с ним сейчас? — спросил коварно старший учитель.

— Я оставила с ним женщину, которая приходит мне помогать и умеет с ним обходиться. Но на обратном пути домой я зайду за доктором.

Урсула продолжала стоять тихо. Она чувствовала во всех этих словах неясные угрозы. Но женщина была так чужда ей, что она никак не могла воспринять того, что она говорила.

— Он сказал мне, что его избили, — продолжала женщина, — и когда я раздела его, чтобы уложить в постель, увидела, что все тело покрыто следами побоев, я могу показать их любому доктору.

Мистер Гарби вопросительно поглядел на Урсулу. Женщина грозила ей начать судебное дело за побои сына. Может быть, требовалось дать ей денег?

— Я высекла его, — сказала она. — Он создавал слишком много шума и беспорядка.

— Мне очень жаль, что он вел себя так, — возразила женщина, — но он жестоко избит. Я могу показать следы побоев любому доктору. И я вполне уверена, что вряд ли вы получите поощрение, если это станет известным.

— Я высекла его потому, что он дрался со мной, — сказала Урсула, жестоко страдая от того, что ей приходилось оправдываться. Мистер Гарби продолжал стоять все с той же иронической усмешкой в глубине взгляда, радуясь столкновению обеих женщин.

— Уверяю вас, мне очень жаль, что он плохо ведет себя, — снова начала женщина, — но я не могу представить себе, чтобы он заслужил подобное наказание. Я не могу послать его в школу, и не имею средств заплатить доктору. Разве учителям разрешается избивать детей до такой степени, мистер Гарби?

Старший учитель промолчал. Урсула ненавидела мистера Гарби с его бегающими хитрыми глазами. Жалкая женщина пыталась воспользоваться случаем.

— Для меня это большой расход, мне и так стоит больших усилий держать мальчиков в приличном виде.

Урсула продолжала молчать, уставившись глазами на асфальтовый двор, по которому носились грязные клочья бумаги.

— И я полагаю, что во всяком случае не разрешается бить таким образом ребенка деликатного сложения.

Урсула смотрела тупым взглядом на двор, как будто она ничего не слышала. Все решительно внушало ей отвращение, ей казалось, что она потеряла способность чувствовать и воспринимать.

— Я знаю, что он временами очень надоедлив, но я полагаю, что наказание было слишком сильно. По всему телу следы.

Мистер Гарби стоял безмолвный, неподвижный, дожидаясь окончания этого разговора с легкой иронической усмешкой. Он чувствовал себя хозяином положения.

— Он так болен. Я никак не могла послать его сегодня в школу. Он не в состоянии был поднять голову.

Никто ничего не ответил.

— Вы понимаете, сэр, почему он отсутствует? — спросила женщина, повернувшись к мистеру Гарби.

— О, да! — ответил он сурово и величественно.

Урсула ненавидела его за его победу и чувствовала к нему отвращение. Все внушало ей отвращение.

— Вам следует не забывать, сэр, что у него слабое сердце. Он очень болен, благодаря тому, что случилось.

— Хорошо, — сказал старший учитель, — я буду наблюдать.

— Я знаю, что он надоедлив, — теперь женщина обращалась исключительно к мужчине, — хорошо было бы, если бы вы наказывали его иным способом, минуя побои; он слишком хрупкого сложения.

Урсула чувствовала себя совсем расстроенной. Гарби держал себя настоящим повелителем, а женщина подличала перед ним, завлекая его, как ловят рыбу на удочку.

— Я пришла, сэр, объяснить его отсутствие в классе. Вы теперь поймете.

Она протянула руку. Гарби попрощался с ней с некоторым изумлением и неприязнью.

— До свидания, — сказала она, протягивая Урсуле руку в перчатке, пахнувшей духами. Она выглядела совсем неплохо, но своей вкрадчивостью внушала сильное отвращение.

— До свидания, мистер Гарби, благодарю вас.

Затем фигура в сером костюме и красной шляпе направилась через двор медленной колеблющейся походкой. Урсула чувствовала по отношению к ней жалость и отвращение. Она содрогнулась и направилась в класс.