Земля еще покоилась во сне. Только временами доносился крик петуха. Желтые склоны дюн, обращенные к морю вплоть до сосен у подножия, сверкали как омытые, точно возрождаясь к новой жизни. Все кругом было так тихо, так полно надежд и обещания, имело вид золотистой, зачарованной страны; это было так необычайно красиво, что потрясло Урсулу до глубины души. Антон неожиданно взглянул на нее. Слезы катились по ее щекам, рот подергивался.

— В чем дело? — спросил он.

— Здесь так прекрасно!

Она не отрываясь смотрела на чудесную, сияющую страну, полную такой совершенной, незапятнанной красоты.

Он представил себе, чем будет Англия через несколько часов — все будет полно слепой, усердной, скряжнической деятельности, не имеющей никакой ценности, из фабричных труб покажется грязный дым, зашумят поезда, люди станут пробираться в глубь земных недр. Смертельная бледность покрыла его лицо.

Он поглядел на Урсулу. Ее лицо было влажно от слез, но сверкало лучезарным светом. Не его руке утереть эти горячие, сверкающие слезы! Он стоял в стороне, жестоко подавленный сознанием, что он ей не нужен. Мало-помалу сердце его охватила глубокая, отчаянная тоска, но он всячески старался подавить в себе это ощущение, так как боролся за сохранение своей жизни. Он хорошо сознавал отдельные факты, касавшиеся его, но ему важно было ее окончательное решение.

Они вернулись в Ноттингам, так как наступило время ее экзаменов. Она должна была ехать в Лондон. Так как она не хотела больше останавливаться с ним в гостинице, то и решила снять спокойную маленькую комнату близ Британского Музея.

После одного из экзаменов, они отправились обедать в ресторан у реки, близ Ричмонда. Был прекрасный, золотистый вечер, вода горела заревом заката, по реке мелькали лодки под бело-красными полосатыми парусами, под ветвями деревьев ложились синеватые тени сумерек.

— Когда мы поженимся? — просто и спокойно спросил он, как будто это был один из обиходных вопросов.

Она была занята наблюдением за веселым движением лодок. Он пристально всматривался в ее золотистое, озадаченное лицо, чувствуя, как к горлу подкатывается клубок.

— Я не знаю — ответила она наконец.

На мгновение у него оборвалось дыхание.

— Почему не знаете? Разве вы не хотите выходить замуж? — спросил он ее.

Она медленно повернулась к нему и посмотрела смущенным, рассеянным взглядом, пытаясь сосредоточиться на мысли. Но она не видела его, полная впечатления от речной этой жизни, и почти не знала, что ответить на его вопрос.

— Я не думаю, что мне хотелось бы выйти замуж, — сказала она и одну минуту поглядела на него своими наивными, смущенными глазами, потом, заинтересованная зрелищем лодок, опять повернулась к реке.

— Это последнее ваше решение, или вы так говорите только сейчас? — спросил он ее.

Ощущение клубка в горле становилось все резче. Лицо исказилось, как будто его душили.

— Я думаю, что последнее, — ответила она из глубины души, совершенно неожиданно для себя.

С искаженным, передернувшимся лицом, несколько мгновений смотрел он на нее пустым взглядом, затем странный звук вырвался из его горла. Это заставило ее прийти в себя; с ужасом смотрела она на него. Его голова странно качнулась, нижняя челюсть оттянулась вниз, и послышался странный хриплый, нечленораздельный звук; лицо его передернулось в безумной гримасе, и он отчаянно и горько заплакал, точно преграда, удерживавшая его до сих пор, внезапно сломалась.

— Тони, что с вами? — воскликнула она, потрясенная.

Вид его причинил ей жестокое мучение. Он сделал несколько бессвязных движений руками, чтобы встать с места. Он плакал беззвучно, будучи не в силах овладеть своими слезами, которые тихо катились по впадинам щек, в то время, как искаженное лицо отчаянно передергивалось. Машинально он схватил свою шляпу, и с непрекращающимися конвульсивными движениями лица, пошел к лестнице с террасы. Было еще совсем светло, публика с изумлением смотрела на него. В величайшем волнении, сильно раздраженная, она быстро встала, сунула служителю полсоверена и, подобрав свою кофточку, последовала за Скребенским.

Она увидела, как он шел растерянными, неровными шагами по тропинке вдоль реки. Странная напряженность его фигуры свидетельствовала, что он все еще плакал. Догнав его бегом, она взяла его за руку.

— Тони, — закричала она, — бросьте! Зачем вы так расстраиваетесь? Зачем все это? Ну, не надо же!

Он слышал эти слова, они жестоко задели его мужское самолюбие, но это ни к чему не привело. Он уже не мог владеть собой. Всем существом содрогался он в отчаянных рыданиях, вырывавшихся у него автоматически. Его воля, его сознание не имели сейчас ничего общего с этими слезами. Но остановиться он не мог.

Она пошла рядом, ухватив его за руку, полная раздражения, недоумения и горя. Его походка была такой же колеблющейся и неровной, слезы затмили его сознание.

— Поедемте домой! Возьмем автомобиль, — предложила она.

Он не отозвался. Взволнованная, расстроенная, она нерешительно сделала знак проезжавшему шоферу. Он кивнул и подъехал. Открыв дверцу, она втолкнула Скребенского и села рядом. Она сидела с вытянутым лицом, стиснутым ртом, и выглядела сурово и холодно, испытывая некоторый стыд. Скребенский продолжал сидеть молча, отчаянно борясь со своими слезами. Руки его оставались неподвижными. Она не могла смотреть на него. Отвернувшись, она смотрела в окно.

Наконец, она овладела собой и повернулась к нему. Он стал спокойнее. Лицо его было все мокрое от слез, и только изредка передергивалось, руки лежали также неподвижно. Но глаза смотрели тихо и безжизненно.

Острая жалость охватила ее сердце.

— Я не думала, что я сделаю вам так больно, — сказала она, легко касаясь его плеча, как бы ища примирения. — Эти слова вырвались у меня нечаянно, на самом деле они не обозначали никакой перемены.

Он продолжал сидеть тихо, ничем не отзываясь. Она поглядела на него выжидая, как будто он был каким-то странным непостижимым созданием.

— Вы не будете больше плакать? Да, Тони?

Стыд и горечь поднялись в его душе. Она заметила, что усы мокры от слез. Взяв свой носовой платок, она тихонько стала вытирать его лицо. Она делала это мягко, заботливо, но менее ловко, чем он сделал бы это сам.

Ее платок был слишком мал. Он уже стал насквозь мокрым. Она достала у него в кармане его собственный и со всею заботливостью, на какую только была способна, начала осторожно вытирать его лицо. Он по-прежнему сидел неподвижно. Потом она тихонько прижалась к нему щекой и поцеловала. Его лицо было холодно. Сердце ее сжалось. Она заметила, что у него опять набежали слезы на глаза. Она снова вытерла ему лицо платком, как ребенку. Чувствуя, что сама может заплакать каждую минуту, она закусила нижнюю губу.

Боясь расплакаться, она совсем затихла и прижалась к нему, стараясь выразить свою любовь и ласку крепким пожатием руки. Автомобиль мчался дальше, вокруг спускались летние сумерки. Они продолжали сидеть все так же неподвижно, только время от времени она ласково пожимала его руку, вкладывая в это всю возможную теплоту, и потом снова выпуская ее.

Совсем стемнело. Шофер стал зажигать фонари. Скребенский в первый раз за все время шевельнулся, наклонившись вперед, чтобы посмотреть на шофера. Его лицо сохраняло просветленное, спокойное, почти детское выражение. Урсула прижалась к нему.

— Любовь моя, — сказала она полувопросительно, когда автомобиль помчался прежним ходом.

Он не проронил ни звука, не отозвался ни малейшим движением. Он допускал ее держать его руку в своей, он спокойно предоставлял ей целовать его в щеку. Слезы кончились, больше он плакать не мог. Теперь он вполне владел собой и отчетливо ощущал свое Я.

— Любовь моя, — повторила она, пытаясь добиться от него внимания. Но он сидел бледный, с помертвевшим лицом.

Скребенский посмотрел на дорогу и увидел, что они едут возле Кенсингтонских садов. В первый раз за все время он заговорил.