На следующий день Лестер, усталый и злой, оказывается на неправильной половине континента. Он взял с собой только армейский мешок с портативной «олимпией», немного бумаги, рубашки, флакончики с разными наркотиками и «Моби Дика», которого он всегда хотел перечитать.

Лестер берет такси из аэропорта. Приказывает водителю ехать в никуда, чувствуя слабое желание впитать местный ритм. Сан-Франциско напоминает ему о днях в Rolling Stone, до того как Веннер выгнал его за грубость к рок-звездам. К черту Веннера, к черту этот город, который был почти что Авалоном несколько месяцев в 67-м и с тех пор катится в ад.

Холмистые полузнакомые улочки наполнены воспоминаниями, образами, талисманами. Декаданс, старик, смерть от аффекта, без дураков. Все это сливается у Лестера в одну желчную струю – садистские фильмы, диско, холоднокровный вой синтезаторов, садомазохизм, завернутые культы улучшения человека – все виды невидимой войны, медленно съедающей душу мира.

Через час он останавливает такси. Ему нужен кофе, сахар, люди, может быть – кусок сыра. Лестер наклоняется чтобы заплатить и замечает свое отражение – полноватый тридцатитрехлетний безработный в мотоциклетной куртке, бледное нью-йоркское лицо, на которое наклеены усики Фу-Манчу.

Жиреешь, прячешься – никаких оправданий, Бэнгс! Лестер дает таксисту большие чаевые. Порадуйся, парень, ты вез сегодня очередного Освальда Шпенглера!

Лестер забредает в кафе. Много народу, воняет чесноком и пачулями. Он видит двух панкушек, курящих сигарету за сигаретой. Калифорнийский загар.

Лестер думает – это тип женщин, которые сидят на полу скрестив ноги и не будут трахаться, но с радостью объяснят в деталях свой удивительно сложный постэкзистенциальный weltanschauung. Длинные, костлявые, с сумасшедшим взглядом. Как раз его тип, если подумать. Лестер садится за их столик и изображает резиновую улыбку.

«Развлекаемся?» – спрашивает Лестер. Они смотрят на него как на чокнутого, каким он, собственно, и является, но он вытаскивает из них имена – Дори и Кристина. На Дори сетчатые чулки, ковбойские сапоги, поношенная блузка с наклееными розовыми перьями.

Коричневые длинные волосы. На Кристине танкистская блузка и кожаная юбка, и татуировка с черепом на животе.

Дори и Кристина никогда не слышале о Лестере Бэнгсе. Они мало читают.

Они художницы. Они рисуют карикатуры. Андерграундные комиксы. Лестер слегка заинтересован. Работа с эстетикой мусора всегда привлекала его. Это так по-американски, настоящая старая добрая Америка, дикая Америка европейских отбросов, собирающих выброшенный поп-мусор и заставляющий его сиять как Кохинор. Делать из комиксов Искусство – предельно безнадежное занятие, хуже, чем рок-н-ролл и за это даже не платят денег. Лестер выдает все это, чтобы посмотреть, как они отреагируют.

Кристина идет за выпивкой. Дори, слегка ошалелая от этого бочкообразного красноглазого незнакомца, выдает свой коронный отшив. Который представляет собой открытие окна в Адскую Дыру ее жизни. Дори зажигает «кэмел» от бычка, улыбается Лестеру большими дырявыми зубами и радостно произносит:

– Лестер, ты любишь собак? У меня есть собака, у нее экзема и отвратительные открытые язвы по всему телу и от нее очень воняет. Ко мне перестали приходить друзья – она любит тыкаться носом в нос и делать так, знаешь – фрр, фрр!

– Я кричу дикой собачьей радостью в дымящейся яме склепа, – заявляет Лестер.

Дори уставилась на него:

– Сам придумал?

– Да. Где ты была, когда умер Элвис?

– Проводишь опрос?

– Нет, просто интересно. Говорят, что потом его тело откопали чтобы изучить содержимое желудка. На наркоту, понимаешь? Можешь это себе представить? Ощущение, когда ты суешь руку по локоть в разлагающиеся кишки Элвиса, раздвигаешь жировые слои, почки, печень, добираешься до желудка и с триумфом вытаскиваешь куски таблеток перкодана, дезоксина... и – это действительно дрожь, Дори – кладешь эти куски таблеток в свой собственный рот и глотаешь их и получаешь не просто тот же кайф, что Элвис Пресли, Король, не та же марка, но те самые таблетки, как будто ты ешь Короля Рок-н-Ролла!

– Как ты сказал, кто ты такой? – спрашивает Дори. – Рок-журналист? Я думала ты мне пудришь мозги. Лестер Бэнгс, редкостно мудацкое имя!

Дори и Кристина не спали всю ночь, танцевали под героиновые ритмы Darby Crash и The Germs. Лестер смотрит сквозь полуприкрытые глаза – Дори за тридцать, но она легко принимает эту рутину, Большое Сияющее Веселье Американской Поп-Богемы. «Да и хрен с тобой, думай обо мне что хочешь». Под покровом ее Отношения к Жизни он чувствует скелет чистого отчаяния. Кости ее наполнены страхом и печалью. Он как раз недавно писал об этом.

Они много говорят, в основном о городе. Легкий треп, но он заинтересовался. Дори зевает и собирается уходить. Лестер замечает, что она выше его. Его это не волнует. Он получает ее телефон.

Лестер останавливается в Holiday Inn. На следующий день он покидает город. Неделю он проводит в ночлежке в Тихуане со своим Великим Американским Романом, который не идет. В отчаянии он пишет записки самому себе: «Берроузу было почти пятьдесят, когда он написал Nova Express! Парень, тебе только тридцать три! Сгорел! Выдохся! Кончился! Плавающий мусор! Твое спасение в этом мусоре, один кусок дерева! Если ты можешь себя заставить описать это...»

Не помогает. Он в заднице. Он это понимает, он перечитывает свои наброски, желтеющие газетные вырезки. Думаете – о, Юный бунтарь, Рок-писатель, он может оговорить обо всем! Секс, наркотики, насилие, групповухи с юными филлипинками, Нэнси Рейган, публично оттраханная стадом быков... но когда вы действительно ЧИТАЕТЕ подряд его обзоры, вы чувствуете налет пыли, как на сонетах восемнадцатого века. Как танец в цепях, как мир через узкие прорези темных очков...

Лестер Бэнгс – совершенный романтик. В конце концов он – человек, который на самом деле, без дураков, верит в то, что Рок-н-Ролл Может Изменить мир, и если он не напишет нечто вроде импровизированной лекции о том, что неправильно в Западной Культуре и почему она не сможет выжить, если не возьмет себя за мозжечок и не вывернется наизнанку, то день прожит зря.