Это был подлый удар, неправедный и бесчестный.

Баскаки тут же обступили Алтын-Батыра, не давая русским к нему приблизиться. Он с трудом, тяжело дыша, вскарабкался в седло.

- Я жду до вечера, - повторил тиун князю. - Мой шатер будет стоять у леса... Пусть смерды доставят туда дань и девиц. И ещё овса для коней.

Вскоре на опушке леса стоял военный лагерь, окруженный весело потрескивающими кострами. Овес был доставлен тотчас же, и кони, привязанные в перелеске к стволам сосен, громко захрупали отборным зерном.

А в город пришла беда.

После подлой победы над Рубакой Князь мог бы запереть ворота на прочные засовы, мог собрать войско, чтобы разбить отряд Алтын-Батыра. Но он знал, что месть татар будет столь жестокой, что не устоять ни городу, ни людям. Лучше было сейчас откупиться малым горем, чем захлебнуться в крови всем - от мала до велика. Нет, он должен был исполнить данное Рубакой слово, каким бы горьким этот долг не был...

После Княжеского Совета, Зуевлад велел собрать десять саней, наполненных сукном, мехами, украшениями, ларцами и сундуками.

Затем он вызвал на Княжеский двор несчастных отцов, у которых имелись дочери, и, низко поклонясь им, попросил отдать девушек в ханский полон.

В те времена честь города и сила данного слова стоили больше, чем человеческие страдания. Скрывая слезы и не переча Князю, прощались отцы с юными дочерями своими и собирали их в дорогу, покрикивая на воющих жен.

К вечеру, когда санный поезд для хана Кулая с плачем и воплями выехал из городских ворот, на другой стороне рва раздались встревоженные крики татар. Князь Зуевлад приказал остановиться.

Над темным сумрачным лесом внезапно ударил гром и высоко взвились к небу языки пламени.

- Змей-Горыныч! - воскликнул князь.

Санный поезд был тут же возвращен в город, а над каменной стеной появились головы стражников и горожан, которые с изумленьем и любопытством следили за событиями на опушке леса.

...Он появился из чащи леса внезапно. Затрещали ветки, опалилась огнем сосновая кора. Цветастые шатры тут же вспыхнули. Безумно ржали привязанные лошади. Татары хотели рвануться к ним, но между лагерем и табуном уже прохаживался сам Змей-Горыныч.

Это было динозавроподобное чудище с головами разгневанных черепах, с крыльями великанской летучей мыши, с когтями ястреба и хвостом крокодила. Вдобавок, при каждом громоподобном рыке из трех его глоток вылетал огонь.

Несмотря на то, что огненный жар докатился и до Тимофея, Плугов успел сделать несколько фотоснимков, затем достал из кармана перочинный нож и бросился к перелеску. Он разрезал конскую привязь, чтобы освободить татарских коней. Те быстро разбежались по лесу, спасаясь от огня.

Опушка пылала со всех сторон. К зимним звездам неслись стоны, крики и проклятья ханских баскаков, метавшихся по горящему лагерю, словно живые факелы.

Злобно ревя и воя, Змей-Горыныч захлопал крыльями, взлетел над землей и скрылся в ночи, появившись невесть откуда и умчавшись невесть куда...

А лес все горел. Высокое пламя освещало дальние стены города.

Наконец появился Святик.

- Я тебя обыскался! - возмутился Тимофей. - Чего это я должен за тобой бегать?! Ты где был, артист?

- На работе, - ответил Святик. - Плохо, что ли, я поработал?! Неплохая роль, хоть и отрицательная!..

- Змей-Горыныч?! Оборжаться!..

- Получилось?

- Еще как получилось!

- Устал... - пожаловался Святик. - Поехали домой!

- Природу жалко... - возразил Тимофей.

Щенок согласно махнул хвостом и - перевоплотился в пожарную помпу с насосом. Разбив тонкий покров льда, он качал воду из речки.

Лишь трещали догорающие головешки на черном снегу...

Тимка с удовольствием оказался бы сейчас дома. Но Рычаг Возвращения, заранее настроенный Филиппычем, был нацелен на другой век. В нем царствовал Иван Васильевич Грозный.

АНТРАКТ

6.

За двести лет город Зуев вырос вдоль и вширь настолько, что на сей раз Телега Времени оказалась стоящей в черте города.

- Есть хочется, - сказал Тимка.

- Да, чего-нибудь пожевать не помешало бы, - проглотил слюну Святик.

Они огляделись.

- Неужели столовая?! - обрадовался Тимка, завидев невдалеке добротную избу, из трубы которой валил густой жирный дым.

- Это не столовая... - разочарованно сказал Святик, прочтя вывеску над крыльцом. - Какой-то "Кабак"...

Тимка спрыгнул с Телеги:

- Кабак тоже сгодится!.. Вот только... - он заколебался, - чем платить будем?..

- Заплатишь мной, - предложил Святик, намереваясь тут же перевоплотиться в старинную копейку.

Перед избой собрались хохочущие горожане. Посреди толпы Тимка и Святик увидели ширму в красный горошек, надетую прямо на скомороха-кукольника, как барабан. Шло представление с Петрушкой.

- Царь Иван Грозный

государь сурьезный.

- пел Петрушка своим пронзительно-скрипучим голоском.

Свой народ любит

топором голубит.

Нет дорог нигде грязней.

Нет нигде царя грозней!

После каждой частушки горожане награждали куклу и скомороха громким смехом и поощрительными возгласами.

- Для народу хороши:

кистени и бердыши,

самострел и скорый суд,

кандалы и цепи с пуд,

да ружья-пищали,

чтоб от страха все пищали!..

- А-ну, пшел отсюда! - выскочил на крыльцо кабатчик. - Опричников накличешь! Беды не оберешься!.. Ступай в другое место зубы скалить!..

Толпа дружно на него зашикала, а Петрушка продолжал костерить царя:

- Это только, братцы, встарь

был с народом государь.

Нонче царь пошел не тот:

сам - в парче, в дерьме - народ!..

Тимка только достал фотоаппарат и успел сделать один фотоснимок, как внезапно раздались чьи-то бравые выкрики:

- Гойда, гойда!

Горожане тут же бросились врассыпную.

Кабатчик вбежал в избу, крепко захлопнул за собой дверь.

Тимка и Святик схоронились за забором.

Из-за угла выскочили три всадника. Это были опричники - личные воины Грозного царя, которые творили по всей Руси - чего хотели. К их седлам были привязаны собачьи головы и метлы.

- Какой кошмар!.. - Святика аж передернуло.

Всадники окружили кукольника. Один из них, самый рослый, нагнулся, поднял его за шиворот и, вытащив из ширмы, бросил перед собой поперек лошади.

- Гойда, гойда! - закричали они, и копыта вновь застучали по мерзлым сосновым бревнам.

Поднялся ветер. Он закружил в воздухе снег, завьюжил следы подков, замел ширму посреди пустой улицы...

Святик приподнял одно ухо:

- Там кто-то плачет...

Они с Тимкой подбежали к брошеной ширме.

Под ней, весь запорошенный снегом, сидел Петрушка и, покачиваясь из стороны в сторону, жалобно выл:

- Был я вредный,

теперича - бедный,

разбит, простужен,

никому не нужен!..

Без Петрухи-скомороха

ох, как тяжко! Ой, как плохо!..

- Не плачь, - сказал ему Тимка.

Петрушка поднял голову.

- Я не плачу... Я страдаю. - Он громко шмыгнул своим красным носом, который стал ещё краснее от слез.

- Не страдай, - попросил Святик. - Мы поможем.

Петрушка хотел громко расхохотаться, но лишь печально улыбнулся:

Зарубило злодейство

скоморошье действо!

А ведь как жили!

Песни пели,

стишки творили,

царя ругали,

вот и - пропали!..

- Ничего не пропали! - стал утешать его Тимка. - Знаешь, где твой кукольник?

- Знаю, - ответил Петрушка. - В острог его повезли, куда ж еще?!.. Мы с Петрухой там уже были. За бродяженье. "В другой раз попадетесь, - грозили нам, - язык вырвем." А какой кукольник без языка?..

- Далеко до острога?

- Весь путь - в одну шутку, - грустно пошутил Петрушка.

- Ну, так полезай ко мне! - и Тимка помог ему забраться в карман своей куртки.

- Ширму не забудь, - напомнил Святик и побежал вперед по следам опричников.