Но вот этим я себе голову уж действительно не забивал — как есть, так и ладно. Важно-то для моего анализа было другое: кто бы ни стоял за Вольфаром, столкнуться с подобной ситуацией он не был намерен. Ему нужна была станция, и, следовательно, расчет был примерно такой: предоставить Вольфару возможность спокойно добраться до цели, затем дать ему пофанфаронить, может даже, показать близость победы, выманить в нормальный участок Галактики и только потом уже пришить. А тут влез я со своей находкой в виде герцога Венелоа и все испортил. Что, конечно, утешало, но не слишком…

Не знаю, кому-то я могу показаться излишне щепетильным, а кому-то сентиментальным, но не добавили мне эти размышления хорошего настроения — ощущение было примерно такое, будто в дерьме повалялся (или тебя поваляли — немногим лучше)… Почувствовав, что зачастую оказываюсь на грани припадков ярости, вымещать которую все равно было негде, я почел за лучшее сменить пластинку и перейти к чему-нибудь другому…

К Уилкинсу, в частности, — с ним дела обстояли значительно приятнее. Не в смысле ясности, конечно… Вопросов было много, и куда как более серьезных. В самом деле, ситуация, когда блестяще зарекомендовавший себя кадровый офицер неожиданно выходит по собственному желанию в отставку и устраивается работать телохранителем, не выглядит естественной. Особенно если учесть, что предложенная мне аргументация данного решения явно не выдерживала критики… Ну и совсем уж странным являлось то, что знаменитый майор Уилкинс стал охранять именно меня. Почему странным? Посудите сами: когда я принимал его на службу, то наводил справки, просил рекомендации и тому подобное — это нормально, в порядке вещей. А он что же, всего этого не делал?! Ни за что не поверю — при его-то любви к доскональному знанию ситуации… В противном же случае он должен был выяснить, что работа у меня — совершеннейшая фикция, синекура или любой другой синоним для ничегонеделания. А для такой энергичной натуры это абсолютно не подходило, или, используя собственное выражение майора, «ни в какие ворота не лезло»… Да, платил я больше всех, но теперь, получше узнав Уилкинса и его отношение к деньгам, мог смело утверждать — на его выбор финансовая сторона вопроса повлиять не могла, а байки про мою маразматическую щедрость пусть рассказывает своим коллегам. Они их охотно схавают, а я — уже нет… В общем, напрашивался вывод: еще только поступая ко мне на службу — более двух лет тому назад! — Уилкинс знал, что когда-нибудь ему предстоит поработать по-настоящему! Лишний раз это подчеркивала готовность, с которой он взялся за дело и ловко навязал мне свое общество… Ну? Откуда же он, интересно, об этом узнал? И что тогда входило в его обязанности, помимо охраны меня (с чем он, надо отдать должное, справлялся превосходно)?.. Однако, невзирая на возможные ответы (а я почему-то наперед был уверен, что они мне мало понравятся), я едва ли мог испытывать к майору какое-нибудь иное чувство, кроме благодарности. За то, что рука не дрогнула…

Похожим было и мое отношение к Гаэли. Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что она с самого начала откровенно водила меня за нос, преследуя в этой истории свои собственные цели, вероятно, весьма далекие от моих, но как-то не получалось у меня на нее сердиться. В конце концов, она ведь не совершила ничего, пошедшего мне во вред… Во всяком случае, так я думал, пока не вспоминал, что именно из-за нее бросился в отчаянную погоню за Вольфаром, приведшую меня туда, где я пребывал. Но даже когда я об этом вспоминал, то сразу урезонивал себя тем, что таково было мое собственное желание и винить в нем некого. Впрочем, одно наличие подобного желания убедительно доказывало, что Гаэль много для меня значит. А это было опасно и вполне могло рассматриваться как вред… С другой стороны, что в этом такого предосудительного…

Да, по предыдущему абзацу у вас может сложиться впечатление, что когда дело доходит до отношений с женщинами, я легко могу запутаться. Собственно, так оно и есть. Поэтому, несмотря на честные попытки разобраться в своих чувствах, все это мы опустим и ограничимся трезвым взглядом на проблему.

Практически ее можно изложить в трех словах: кто такая Гаэль? Но стоит за ними многое, очень многое… Исходя из непреложного факта ее анатомии, а также менее существенных деталей вроде того, что она левша и куда крепче физически, чем это можно подумать по ее изящной фигурке, напрашивался вполне однозначный вывод: она — керторианка. В то же время чистокровной представительницей моей расы она быть не могла. Во-первых, ни одной настоящей керторианке никоим образом не удалось бы покинуть родную планету, даже если сделать дикое допущение, будто ей вдруг того захотелось, и во-вторых, такой тип женщин на Кертории просто отсутствовал. Здесь я имею в виду чисто физические отличия: Гаэль была невысокой, достаточно миниатюрной брюнеткой, а все керторианки гораздо выше, крупнее, светлее, да и вообще — другие… Соответственно, оставалась единственная возможность: Гаэль была полукровкой, притом мать ее определенно была человеком, а отец — керторианцем. Вот так, ни больше ни меньше… Вопрос «кто же в таком случае отец?» хоть и представлялся мне небезынтересным, но чисто в академическом плане. Важно тут было другое… Напомню, все мы, керторианцы, оказались в Галактике, вступив в некую игру с призом в качестве королевского трона Кертории, согласно правилам которой на родину мог вернуться только тот, кто переживет остальных (впрочем, я опять не совсем точен — у этой игры было единственное правило). Каким же образом влияло на ситуацию само существование Гаэли? Кто она — новый участник, или к ней это не имеет ни малейшего отношения? А если первое, то выступает ли она на равных основаниях с остальными, и в частности, относится ли к ней наша клятва о ненападении?.. Даже принимая во внимание, что реальная перспектива возвращения на Керторию в данный момент едва ли воспринималась кем-то очень уж серьезно, все равно я не сомневался в желании всех своих соотечественников иметь точные ответы на эти вопросы, со всеми вытекающими последствиями. То есть мог возобладать подход, прекрасно известный керторианцам еще до знакомства с Человечеством: нет человека — нет и проблемы!.. Но это казалось вероятным только при условии, что Гаэль — единственный случай подобного рода, а я лично был в этом не уверен. Как я выяснил во время последних событий, прервавших мою более чем полувековую летаргию, многие из керторианцев женились. И тогда это вызвало у меня изрядное недоумение: зачем, спрашивается?.. Ну, можно понять графа Таллисто — чтобы стать Президентом, необходимо быть женатым. Но остальные? Зачем связывать себя законными узами, к которым у нас дома относились очень строго, в этом обществе достаточно свободных нравов? Единственное разумное объяснение — ради детей, их законнорожденности и всякого такого. Но, как я думал, ребенок от такого смешанного брака все равно не возможен!.. Что ж, я ошибался, и ошибка находилась прямо у меня под носом.

Надо ли говорить, все перечисленные соображения и загадки вызывали у меня определенное желание с ними разобраться. Более того, в особо мрачном настроении мне даже хотелось раздать всем сестрам по серьгам (хотя в более светлые минуты я понимал, что мне это просто не под силу)… Смягчающее же слово «определенное» в данном контексте можно рассматривать только в том смысле, что всепоглощающее, всеобъемлющее и неотвязное желание у меня было одно — выбраться из этой е…ной камеры!

Но тут мои перспективы выглядели чернее некуда. Это прямо вытекало из очередного вопроса: зачем вообще Венелоа меня сюда упек? Ответ представлялся очевидным: просто так или, скорее уж, в отместку. В качестве компенсации за подленький удар, которым я вырубил его в момент, когда он был в шаге от осуществления своей заветной мечты — убить герцога Вольфара Рега… И если в первые два-три дня я еще питал нелепую надежду, что Реналдо поступил так сгоряча и, охолонув, выпустит меня на волю, то потом пришлось поставить на этом крест. Герцог явно не собирался прощать или выслушивать какие-либо извинения (даже если бы я стал их приносить); он, наверное, с удовольствием отправил бы меня вслед за Вольфаром, но не мог этого сделать без нарушения клятвы, что, в свою очередь, было несовместимо с керторианским кодексом чести, являвшимся для него не пустым звуком. Зато уж причинить мне максимальные неудобства было вполне в его власти, и вряд ли эту позицию могло что-либо поколебать. Следовательно, теоретически я мог сидеть, пока рак на горе не свистнет — есть, кажется, такая поговорка…