Этими монстрообразными раскачивающимися страшилищами были динозавры, чье существование до этого я признавал лишь теоретически. Я был ошарашен их размерами, их невиданной мощью, поражен жестокой и беспощадной борьбой между плотоядными бестиями. Зная, что их ждет, было грустно наблюдать за тем, с какой явной уверенностью они захватили землю, считая ее принадлежащей им навсегда. Все поколения динозавров, все эти страшные миллионы лет пронеслись передо мной всего лишь за какой-то час.

И вот, снилось мне, время гигантов прошло; динозавры исчезли. Куда? И во сне я сам себе ответил: «Ушли туда, откуда явились все эти млекопитающие». Эти теплокровные создания, получив в наследство от рептилий их главенствующее положение, вскоре пошли по пути уменьшения в размерах, и так — из поколения в поколение. Они быстро размножались, заполняя долину и лес бесчисленным множеством своих представителей. И, как и должно было случиться, через какое-то время я стал свидетелем появления гуманоидов. Я был невыразимо счастлив — наконец-то в этом самом красивом уголке Земли у меня будет компания; я с нетерпением ожидал появление настоящего разумного, современного человека.

Это появление не заставило себя долго ждать. Но не успел я им крикнуть (настолько быстро стала раскручиваться спираль времени), как увидел, что там, где был девственный лес, уже выросли города; и пока я пытался спуститься к ним туда, в долину, небо заволокли так хорошо мне знакомые ядовитые тучи заводского дыма, а свежая зелень приобрела болезненно серый или красно-коричневый цвет. В полном отчаянии я отвернулся от изгаженной долины и побрел по плато в поисках другого, не разоренного еще уголка…

Но вот я проснулся, и оказалось, что лежу я не на волшебном плато, а все в том же покореженном автомобиле. Я тяжело вздохнул, понимая даже во сне, что в моем погибающем мире нельзя и мечтать о такой долине. Толком не отдохнув, но полный желания двигаться дальше, я выбрался из машины и продолжил нелегкое восхождение на сей памятник труду человеческому. Гора автомобилей стояла как одинокое надгробие на всепланетном кладбище для людей и всех живых существ, которых мы обрекли на смерть вместе с нами. И, конечно, было уже слишком поздно лить бесполезные слезы или даже заниматься поэтическими сравнениями: я карабкался вверх — только чтобы спастись от мертвого прошлого и от мертвого настоящего.

Ветер становился все холоднее (я уже взобрался высоко), но я все лез и лез, цепляясь за выступы крыльев и проржавевшие дверные ручки автомобилей. Я не смотрел вниз, но мне снилось, что я вижу себя ползущего дюйм за дюймом вверх по стальному шпилю, а внизу земля скрыта клубящимися тучами песка. Стало совсем холодно, в разреженном воздухе дышать было трудно. Через какое-то время пришлось остановиться — я задыхался. У меня не оставалось сил ни продолжать лезть вверх к заветной цели, ни повернуть назад. Я уже совсем не мог дышать, даже отравленный ветер предал меня; воздух был слишком разрежен и ядовит, чтобы выжить. Я отчаянно пытался наполнить легкие кислородом — сон-мечта превратился в кошмар.

С криком я проснулся. Оказалось, что во сне я сорвал с себя противогаз. Не знаю, сколько времени я дышал нашим так называемым «воздухом», но, несомненно, достаточно долго, чтобы это повествование значительно сократилось.

— Эй, дядя Кэйлиб! Чтой-то вы так рано поднялись сегодня?

— Да вот, решил опять поглядеть на этих чертовых жуков. Не могу спать, когда знаю, что они где-то там ползают. Зима, кажется, обещает быть тяжелой.

— Похоже на то. Папа вот заказал еще этой гадости, чтоб жуков травить. Только я думаю, ему понадобится целая куча.

— Может, он и заказал целую кучу.

— Да уж наверное. Это у нас уже случается который раз, четвертый или пятый?

— Кто его знает. Я уж давно со счету сбился. Да и чего считать? Нынче я вот просто сижу здесь и гляжу на этих тварей, а вот парень — живет у магазина, знаешь? — говорит, вся эта чума из-за таких людей, как твой папаша.

— Это Хокинс, что-ли, этот свихнувшийся ученый? Да его лучше не слушать. Вечно чушь всякую несет.

— Не знаю, не знаю. Вот на прошлой неделе, я слышал, этот Хокинс со стариком Дорфи разговаривал. Так вот получается, что эта штука, чтоб жуков травить, морит всех подряд. Вроде выходит, что от этой гадости помирают твари, которые жуков этих в природе есть должны. Вот птицы, например. А потом жуки как начнут плодиться — те уже, которые к яду привыкли. Ну вот, и ахнуть не успеешь, а их уж миллионы — тех, которые яду не боятся. А птичек-то уже не вернешь, да. Так что твой папаша только хуже делает.

— Но ведь… Если этот Хокинс прав, тогда… тогда мы все здорово влипли с этим.

— Во-во.

— А вообще, влипли-то мы как раз из-за таких ученых, как этот Хокинс. Ему бы сидеть и соображать, чем бы лучше уморить этих тварей, а не шляться повсюду и ныть: «Я вам говорил, я вас предупреждал».

— Нет, Билли, это не ученых вина, это полностью наша вина. Мы стали использовать их прекрасные идеи, наплевав на все предупреждения и запреты. Ученые всегда помогали людям. Но по нашему невежеству и жадности мы сами же все и испортили, а теперь настолько в этом завязли, что никто, даже они уже не смогут нам помочь.

— Но что же нам делать, дядя Кейлиб?

— То, что всегда делали, сынок. Молиться.

Так что, если кто и выживет, это будут насекомые. Может, мне стоит написать записку, вставить ее в лапки кузнечику — и пусть скачет к своему хозяину, как старый добрый Рин Тин Тин.

Мое воображение в истерике: «Нет! Может, все будет совсем не так!» У насекомых, конечно, шансов много: они просто продолжат тенденцию к уменьшению в размерах, пока земля не станет опять покрыта полубессознательным, самовоспроизводящимся желе. Но, возможно, судьба распорядится иначе, и мы, человечество, передадим эстафету новому, лучшему типу жизни, новому миру, где ДНК будет с успехом заменена другим, ничуть не хуже работающим веществом. Какой-нибудь асимметричной молекулой, произведенной на свет благодаря случайному скрещиванию, ну, например, ДДТ и 2,4,5-Т. Неплохо: огромные мерцающие кристаллы, медленно ползущие к горизонту, несомненно предпочтительнее, чем трескучие насекомообразные, каковыми я вас представляю, уважаемые потомки. Неужели должна была пройти вечность, прежде чем у вас отросли конечности и вы смогли выкопать вот это?

И ожидали ли вы увидеть здесь последнее, мрачное предупреждение? Ну ничего. Я не собираюсь говорить с вами через океан вечности голосом мудрости и опыта, убеждать вас Быть Хорошими. Ведь мертвы не вы, а я. Черт побери, почему бы вам тоже не умереть? Так что, все, что вам удастся здесь прочесть — это лишь несколько небылиц, которые я пишу, чувствуя, что все больше скатываюсь к буйному помешательству.

Итак, в качестве последнего еще живого депутата от человечества (конечно, как вы понимаете, не по числу голосов остальных, а поданному мне свыше праву) я принял решение исключить из современного языка некоторые слова; их употребление отныне запрещено. Данное решение было принято сегодня вечером и публично объявлено на специальной пресс-конференции, созванной здесь на Верхнем Вестсайде. Высокопоставленный представитель правящего кабинета, внимательно ознакомившись со всеми записями в настоящем дневнике, зачитал нижеперечисленный список запрещенных к употреблению слов:

Экология, двуокись серы, символ, цивилизация, реклама, полиэтилен, Бог, превосходство, современный, промышленный, ученый, неприятность, (ДДТ)+(2,4,5-Т), человечество.

Уже сейчас, просматривая этот список, я слабо себе представляю, что значат эти слова. Они больше никогда не будут употребляться мной, а значит, никогда не будут употребляться никем. Несоблюдение данного указа не влечет за собой никакого специального наказания. Мы поверим вам на слово. Все равно это ничего не меняет.