Опять он отстает? Понятно, горы смотрит. В долину нас кинули вертолетом, летели мы над рекой, и горы оставались где-то вверху. Сейчас, вблизи, их интересно посмотреть. А воздух-то здесь какой! Сухой, невесомый, будто его нет совсем. Оп был тут сам себе хозяин - тек неслышно, свободно омывая пологие хребты. И не надышаться им досыта.

А наша сырая, темная долина совсем не продувалась. Будто нарочно сгоняло в нее тучи; а когда приостанавливались дожди, то ночные туманы насквозь пропитывали все. Случалось, выпадали ясные дни и ночи, но росы на безветрии держались крепко - почти весь день потом скатывалось по плечам. Вода сочилась но склонам долины, во мхах и лесной подстилке стояло невидимое озеро, и вечно хлюпало под сапогами. Да и сам воздух там будто наполовину состоял из воды.

Но почему здесь так сухо? От близости солнца, теплого ветра или оттого, что редок воздух? Да, влага быстро испаряется тут, и все живое бьется за нее. Главная боевая сила, конечно, эти вот густые заросли березки. Листочки у нее мелкие, жесткие, кожистые, чтоб испарять меньше. И ветров она не боится - черенки упруги, как стальные пружины, ветвятся густо. А полог будто подстрижен. Наверно, это для того, чтобы ветер скользил над зарослями и не выпивал зазря скудный водный паек. Кое-где березки заплели тропу на уровне пояса, и приходилось с усилиями продираться сквозь них.

- Дайте ваш ножик, Саша, - догнал нас Легостаев.

- Зачем? - Жамин достал из кармана финку. Виктор на ходу стругнул и показал нам тонкий черенок. Годовые кольца не различались на белом как мел срезе.

- Знаете, сколько этой березке лет?

- А зачем? - спросил Жамин.

- Сто, - Виктор сунул палочку в карман пиджака. - Сто лет...

- Свистишь! - Жамин забрал нож. - Зачем она тебе?

- Просто положу на стол и буду на нее иногда смотреть.

- Ну и что? - Жамин поглядел на нас с презрительным снисхождением.

- И думать, что этой палочке сто лет.

- Чудики вы все! - махнул рукой Жамин. Виктор засмеялся, я тоже. Пошли дальше. Березка кончилась, и запахло травами. Я пустил Жамина вперед по прямой, битой тропе, а сам пошел рядом с Виктором, чтоб вместе посмотреть луга. Не знаю, чем уж занимали эти цветы Легостаева, просто мы оба, наверно, стосковались в нашей тенистой долине по воздуху, простору и краскам.

Вот купальница, сибирский огонек, его полно не только па Алтае; крупные, под цвет жаркого костра бутончики потеряли весеннюю упругость и начали уже осыпаться. А вот желтый альпийский мак, не такой, как культурный, попроще, но тоже хорош! А это - куропаточья трава? Рубчатые листочки идут прямо от корня и обрамляют светло-желтые чашечки. А тут какие-то свежие, как утренняя заря, цветки с золотым солнышком внутри. Нет, деревья мне больше знакомы! И эту скромную красавицу с пятью узкими ярко-оранжевыми лепестками тоже не знаю. Сорвать?

- Ветреница и горечавка, - сказал Виктор, взглянув на мой букетик. Хороши!

Да, это тебе не долинные папоротники и хвощи! Те, как умирающее, выродившееся племя, не живут, а тлеют - ломкие, слабые, без цветов и запаха. А тут, наверху, все цветет, и больше всего желтых, канареечных, оранжевых красок - солнце повторяло себя в бесчисленных золотых кругляшках. И пахнут альпийские цветы по-особому - нежно и стойко. Борьба за жизнь. Опыляться-то надо, вот они и стараются, чтоб пьянели в их чашечках редкие по этим местам насекомые.

- Но вы не туда смотрите, - тронул меня за плечо Легостаев. - Вот это стоит внимания.

Викгор пропускал сквозь пальцы метелку каких-то стеблей, густо унизанных маленькими мягкими листочками. Цветы были тоже мелкие, желтые, как их соседи, и пахли неуловимо тонко.

- Говорят, лезет в землю и камни - не выдерешь. Эту штуку долго секретили...

- А что это такое?

- Rhodiola rosea. Золотой корень. Вроде женьшеня.

- А почему секретили?

- Думали, от лучевой болезни, а он от всего помогает. В поселке за пятерку уже можно купить корешок и рецепт.

- А разве вы не говорили с ребятами из ботанической экспедиции?

- Надо будет накопать перед отъездом, - сказал я, в который уже раз пасуя перед Легостаевым.

Конечно, я слышал весной в поселке, что собирается в горы какая-то экспедиция, но, честное слово, в голову не пришло поговорить с ними. Просто леность ума, хотя я крутился тогда изрядно - сборы, то, се. Рабочие доставляли изрядно хлопот, этот вот Жамин.

Жамин шел впереди, не оглядываясь, гремел сапогами по камням. С чего это он вздумал рассчитаться до срока? В лесу претензий к нему не было. Артель его слушалась, да и сам он ворочал что надо. Но в поселке Жамин выкидывал номер за номером.

Мы застряли на центральной базе экспедиции. Сначала ждали грузов, которые Сонц поздно отправил, потом экипировали партии. Барнаул долго не давал вертолета, хотя рейс был давно оплачен. Аэродром отговаривался, что много машин на профилактике, а когда передали готовность, начались дожди, и пришлось больше недели ждать окна в небе. Тучи ходили над озером и мели воду мокрыми хвостами.

Партия сидела на тюках; даже на рыбалку нельзя было сплавать, потому что каждый час синоптики могли дать погоду.

Рабочим надоело безделье и безденежье, они потребовали второго аванса. Я составил Сонцу ведомость; и тут у него началось с Жаминым. Накануне пришел на Жамина исполнительный лист.

- Ты не вычитай с меня, начальник, - не то попросил, не то потребовал он.

- Как это "не вычитай"? Вы что - первый год платите? - Наш Сонц любит вот так беседовать с людьми - ставить вопросы, не ждать на них ответов и снова спрашивать. - Порядков не знаете, товарищи? Как это "не вычитай"?

- А так, что не вычитай, - едва смог вставить Жамин.

- Как я могу не вычесть? - Сонц окидывал его победоносным взором. А потом что - из своей зарплаты платить? Нет, вы поняли мою мысль? И разве детей бросать положено? У меня их тоже четверо, почему же я их не бросаю?

- Сына я не обижаю... Из расчета все вычтешь, аванс не трожь.

- А до расчета ваши дети голодать будут? Вы поняли мою мысль?

Жамин сверкнул глазами, ушел.

К ночи дождем залило поселок. Мы уже спали в домике, арендованном у леспромхоза под базу экспедиции, когда под окнами появился Жамин.