— Должен заметить, меня радует, что вы подумали об этом.

— Я хотел бы послушать, — пробормотал Лабиринт, — как все будет звучать при обратном превращении.

— О чем вы?

— О шарике, о жуке бахе. Это будет настоящий эксперимент, не правда ли? Я введу его обратно в Машину и мы посмотрим на результат. Не желаете ли поучаствовать?

— Я согласен со всем, о чем вы говорили, доктор, — сказал я. — Но не возлагайте на все это слишком больших надежд.

Он осторожно взял кувшин и по крутой сумрачной лестнице мы направились вниз в подвал. Я различил возвышающуюся в углу среди корыт для стирки белья огромную колонну из тусклого металла. Все это пробудило во мне странные ощущения. Это и была Музыкальная Машина.

— Так вот она какая! — произнес я.

— Да, это она и есть.

Лабиринт начал поворачивать рычажки и на некоторое время полностью сосредоточился на этом. Затем он взял кувшин и поднес к камере Машины.

Осторожно сняв крышку, он вытряхнул жука баха прямо в камеру Машины и затем тщательно прикрыл крышку.

— Ну что ж, начнем, — сказал он, опустив рычажок, и Машина начала работать. Лабиринт сложил руки и мы застыли в ожидании. Солнце окончательно скрылось за горизонтом и за окном уже наступила ночь.

Наконец, индикатор на панели Машины моргнул красным светом. Доктор перевел рычажки, отключая Машину и мы замерли в молчании, не желая оспаривать первенство в праве открыть камеру.

— Ну что ж? — наконец произнес я. — Кто из нас первый посмотрит что получилось?

Лабиринт промолчал. Он подошел к Машине и отодвинул задвижку камеры.

Его пальцы появились с тонким листком бумаги, испещренной нотными символами. Он передал его мне.

— Вот результат, — только и сказал. — Пойдемте наверх и попытаемся сыграть то, что получилось.

Мы вернулись наверх, прошли в музыкальную комнату, Лабиринт сел за большой рояль и я вручил ему полученную партитуру. Он открыл ее, некоторое время с напряженным и бесстрастным лицом изучал, а затем начал играть.

Я слушал музыку. Она была мерзкой. Я никогда ранее не слышал ничего подобного. Это была дьявольская какофония, без смысла и содержания, за исключением разве что чего-то неземного, насыщающего ее чем-то, не заложенным в нее изначально. Только с большими усилиями я мог узнать в ней то, что было когда-то фугой Баха, частью самого совершенного и ценимого произведения.

— Что ж, все ясно, — произнес Лабиринт.

Он встал, взял партитуру в руки и разорвал ее на мелкие кусочки.

Пока мы шли к моему автомобилю, я попытался вслух проанализировать:

— Я думаю, что борьба за выживание наиболее выраженная черта человеческой натуры. Мораль и этика отступают перед ней.

Лабиринт одобрительно кивнул:

— Возможно, единственное, что может быть сделано, так это лишь спасение их самих — морали и этики.

— Время рассудит, — произнес я. — Возможно, что даже после неудачи с этим методом, найдется что-либо иное, то, что мы не можем предсказать или предвидеть сейчас, то, что появится завтра.

Я пожелал ему доброй ночи и сел в свою машину. Стояла кромешная тьма.

Ночь полностью вступила в свои права. Я включил фары и двинулся по дороге.

Нигде не было видно других машин. Я был один и мне было очень холодно.

На перекрестке я задержался, переключая скорость. Неожиданно на краю дороги, у самого бордюра, возле подножия огромного платана, в темноте, что-то зашевелилось. Я всмотрелся, чтобы разобраться, что это там.

У подножия платана огромный серо-коричневый жук что-то строил, таская куски грязи к странному, уродливому сооружению. Слегка озадаченный, я с любопытством наблюдал некоторое время за жуком, пока он не обратил на меня внимание. Жук прекратил свою работу, резко развернулся и заскочил в свое жилище, хлопнув плотно закрывшейся дверцей.

А я поехал дальше.