В Пекине, как, впрочем, и в других местах, от маньчжурских властей больше всего, кажется, доставалось мусульманам, к которым принадлежал дядюшка Цзинь. Если судить по его наружности, то, по моему разумению, он мог вполне стать военным чжуанъюанем [Чжуанъюань - почетный титул, присваивавшийся лучшим из цзиньши], хотя бы уже потому, что он прекрасно владел военным искусством: умел бороться в ближней дистанции, в средней применял правила бокса, а в дальней прекрасно дрался ногами. Мне казалось тогда, что его не смогли бы одолеть даже десяток самых дюжих молодцов. Вид он имел весьма представительный, одевался опрятно. В движениях был ловок и все делал легко и споро. У него было худощавое лицо с небольшой желтизной, но очень чистое и будто светящееся изнутри. Поэтому мне очень нравилось смотреть на него, особенно в пасмурную погоду. Дядюшка Цзинь содержал в порядке не только свою одежду, но и рабочее место, где резал мясо. Его стол был всегда вымыт так чисто, что на нем отчетливо проступал рисунок древесины. В лавке у него все ослепительно сияло. Когда я вырос и меня стали посылать за покупками, я с большим удовольствием шел к дядюшке Цзиню, чтобы купить у него баранину или печеных лепешек. Мне казалось тогда, что, если ему поручить управление Пекином, на улицах города сразу бы исчезла вся пыль, которая сейчас лежала слоем толщиной в три чи. При встрече с ним я его всегда упрашивал:

- Дядя Цзинь, подними меня вверх!

- Под-ни-майсь! - Дядюшка Цзинь обхватывал меня под мышками, и я оказывался где-то вверху, чуть ли не у самого неба. После таких упражнений, которые приводили меня в состояние радостного исступления, другие удовольствия мне были уже не нужны, и, предложи мне кто-то еще взлететь вверх, я бы решительно отказался, даже если бы мне подарили за это несколько "железных" бобов.

Я не очень хорошо понимал, почему императорский двор так плохо относится к мусульманам. Например, в Пекине они могли торговать лишь бараниной, лепешками и разной ерундой. Самое большее, что допускали власти, - разрешали им открывать небольшие мечети.

- Дядюшка Цзинь! А почему ты не стал генералом? - иногда я задавал ему вопрос.

Дядя Цзинь посмотрит на меня своими блестящими черными глазами, хлопнет по голове и скажет:

- Может быть, когда-нибудь я им стану, Лысок!.. Только сейчас я пока живу, как говорится, на гроши!

Я недоумевал и пытался узнать у матери, но и она не находила подходящего ответа - даже после длительных размышлений.

- Правда, почему все-таки так получается?.. Вроде все мы одинаковые люди: мы ходим к нему, он к нам... Почему же... - думала она вслух.

Этот же вопрос я задавал и Фухаю, который испытывал к лавочнику большое почтение.

- Наверное, все получается оттого, что он другой веры, - объяснял мне Фухай. - Впрочем, магометанство такая же древняя вера, как конфуцианство, буддизм или даосизм. Все они совершенно одинаковые.

В то время эти объяснения Фухая мне были непонятны: ведь я ничего не смыслил ни в конфуцианстве, ни в буддизме. Но зато я понимал другое: Фухай, кажется, совсем не прочь водить знакомство с дядюшкой Цзинем.

В тот день, когда мне исполнился месяц, лавочник Цзинь пришел к нам около пяти часов вечера. К этому времени родственники уже кончили вспоминать родословную господина Дин Лу и обсуждать его высокие качества. Говорить было больше не о чем. Визит лавочника не вызвал такого большого волнения, как появление вельможи, который спустился к вам с самих небес. К нему отнеслись как к событию, хотя и приятному, но вполне заурядному. И верно, дядюшка Цзинь даже в разговоре мало чем отличался от нас, разве что иногда с его уст слетали немного непривычные для слуха слова. Цзинь не только хорошо понимал нашу речь, но весьма кстати и правильно употреблял разные хитрые словечки вроде "нюлу", "цзяла" или "гэгэ". К примеру, воинское звание "цзолин" мы обычно произносили и по-китайски, и по-маньчжурски - "нюлу", а он называл этот чин только на маньчжурский лад. Может быть, именно поэтому никто не удивлялся, что лавочник живет "на гроши". Понятно, что открыто ему об этом не говорили - стеснялись. Только он над этим подсмеивался сам.

Дядюшка Цзинь пожелал мне сто лет жизни и подарил две связки монет. Ему предложили посидеть и выпить чаю, но он отказался, поскольку строго придерживался своей веры, за что мы, кстати, его очень уважали. Мусульманин и живет на гроши, а человек вполне порядочный! Когда толком не знаешь какого-то человека, его обычаи и правила поведения порой вызывают недоверие и даже неприязнь, а стоит с ним подружиться, даже к самым суровым заповедям начинаешь относиться с пониманием и одобрением.

- Дядюшка Цзинь! - сказала ему моя мать. - Я специально для тебя приготовила ту чашку с ручкой и велела, чтобы ее никто не трогал. Может, все-таки выпьешь чайку?

- Нет! - решительно отказался лавочник. - А что до чашки, то завтра я принесу свою, пусть останется у вас!

А какой у дядюшки Цзиня был голос! Особенно хорошо у него получались куплеты из музыкальной пьески под названием "Саньнян учит сына", правда, если говорить начистоту, он порой не ладил с хуцинем [Хуцинь - смычковый музыкальный инструмент].

- Какой голос! - восхищенно говорили слушатели. - Ему бы немного подучиться у известного мастера! Наверняка стал бы знаменитым певцом!

Но дядюшка не стал учиться пению, зато, когда у него было особенно радостно на душе, он отправлялся к городской стене и там заливался во весь голос.

Сегодня день торжественный и поэтому вся родня попросила его спеть.

- Эхма! - засмеялся он. - Так ведь я знаю всего-навсего несколько куплетов!.. - Однако долго упрашивать его не пришлось и он запел: "Маленький хозяин!.. "

В то время я ничего не смыслил в театре и, понятно, не мог по достоинству оценить вокальное искусство дядюшки Цзиня. Но до нынешнего дня я с удовольствием вспоминаю, что в тот торжественный день, когда мне исполнился месяц, меня пришел поздравить наш друг мусульманин Цзинь.

7

В маньчжурские лепешки - бобо - часто кладется сливочное масло. Это делается, наверное, оттого, что наши предки в свое время пили молоко и кумыс и ели молочные продукты - масло и сыр. Однако эта привычка со временем исчезла, особенно в тех пекинских семьях, которые жили в столице уже несколько поколений. Помнится, что по утрам мы пили только чай с абрикосовыми ядрышками да мучной напиток. Что до молока, то даже мой дядя и свекор сестры относились к нему равнодушно и в лавку за ним не ходили. Пожалуй, только тетя позволяла себе иногда выпить чашку-другую, да и то больше для вида. Младенцев коровьим молоком никто не поил - этого я никогда не слышал, - между тем для меня в ту пору это было сущим бедствием. Надо сказать, что в младенческом возрасте я не слишком отличался от наследника престола: как и он, всласть поел - и спать. Разница была лишь в одном: досыта я никогда не ел, отчего спал плохо. Молока у матери не хватало, а коровьего молока или тем более молочного порошка в те годы, как известно, у нас не было. Вот почему все мои таланты, если они у меня и были, проявлялись в истошном крике, который я издавал всякий раз, когда чувствовал голод. По рассказам очевидцев, плакал я как-то странно: без слез.