- Что же вы, Тошенька, - загустилась Настасья Ивановна. Развернула бумагу и улыбнулась: двухтомник Цветаевой и галстук.

Легкие туфельки, кремовое платье с цветными разводами по подолу, и вся она сегодня весенняя, обновленная, удовлетворенно отметил Некторов, целуя Тошу в лоб. Кто-то шутливо крикнул "горько!", и он не выдержал, признался, что возглас почти уместен.

- Неужели подели заявление? - охнула Настасья Ивановна. - И ничего не сказали?!

Он подскочил к ней, ткнулся носом в прохладную щеку.

- Я ведь хотел торжественно, чтобы потом не в одиночестве переживала, а, так сказать, при народе.

- Я не нравлюсь вам, - потупилась Тоша.

Настасья Ивановне молча обняла ее и прижала к себе.

Посыпались гост за тостом - за именинника, его мать, невесту, похвалы в адрес хозяйкиных блюд, шутки. Потом супруги Котельниковы сели на своего любимого конька: размечтались о поездке в Африку, о том, как будут лечить негритят, есть страусиные яйца и любоваться жирафами.

- Лисичкин-то, Лисичкин мой что отколол! - воскликнул разгоряченный рюмкой Манжуров. Ирина предупредительно толкнула его локтем в бок. Он замолчал и повернулся к жене; - Не толкайся, школа - учреждение, интересное для всех, даже для медиков. Я прав, Виталик?

- Прав, Шура. Только, пожалуйста, закусывай. - Некторов придвинул ему тарелку с салатом. - Быстро же ты повеселел, ясное море, - не обошелся он без любимого присловья, встретил взгляд матери (она не любила это выражение, считала его неинтеллигентным) и виновато улыбнулся.

- Так вот, - продолжал Манжуров. - Прихожу вчера в шестой "б". Что за чудо? Сидят все такие тихие, торжественные и вдруг рев джаз-банды. Вскакиваю - тишина. Сажусь - опять рев. "Кто балует с транзистором?" спрашиваю. А они, черти, со смеху покатываются. Сажусь - и снова рев. Оказывается, Лисичкин, шельмец, этакую штуковину под столом соорудил стоит сесть, как включается транзистор на шкафу, в другом конце класса. Но это еще что. У одной учительницы умудрились на уроке в футбол сыграть.

Настасья Ивановна посмеялась над детскими проказами и, продолжая обдумывать сообщение сына о женитьбе, рассеянно прислушивалась к новому разговору.

- Косовский обожает тебя, Виталий, - сказала Ирина Манжурова. - Однако мы, лаборантки, порой видим то, чего не замечаете вы, ученые.

- Что ты имеешь в виду?

- Как по-твоему, почему за этим столом нет нашего коллеги Петелькова?

- Он занят, - сухо ответил Некторов.

- Вот именно. А тебе не кажется, что Петельков своего рода твой дублер? И то, над чем ты работаешь с Косовским, может однажды состояться без твоего участия? Тогда все лавры...

- Ирина, - мягко перебил он, - в науке иные законы, чем в спорте. Где ты отхватила такую потрясающую брошь?

Ирина отвернулась и закурила.

- Как Клеопатра? - поинтересовалась Тоша. - Не температурит?

- Нет. - Виталий повеселел. - Представь, в ее поведении сегодня я узнал крошку Бебби. Это было так трогательно и грустно. После обеда она, как Бебби, меланхолично дергала себя за ухо и грызла ее любимые орешки, к которым раньше не притрагивалась.

Настасья Ивановна не любила разговоров о подопытных обезьянах. То, что делалось на кафедре профессора Косовского, пугало ее и настораживало. И сейчас, когда беседа свернула на рабочую колею, поспешила улизнуть к соседке - пусть молодежь развлекается тут сама. К тому же не терпелось доложить приятельнице о предстоящей свадьбе.

Котельников наладил магнитофон.

- Твой кислый вид, Антония, мне совсем не нравится, - шепнул Некторов Тоше, поднял ее со стула, и они пошли танцевать.

Когда на зимних каникулах Тоша ездила домой в свое шахтерское село, они с Виталием забомбардировали друг друга письмами, каждое из которых по его выдумке начиналось на древнегреческий лад: "Нектор - Антонии", "Антония Нектору". Это были веселые и нежные письма. Оба неожиданно узнали друг о друге больше, чем до разлуки. И ей было жаль того времени, о котором вспоминалось всякий раз, когда Некторов называл ее Антонией.

- Ты сегодня сонная тетеря, Антония, - щекотал он ей дыханием ухо. Учти, для будущей матери танцы - лучшая гимнастика.

Между тем компания развеселилась вовсю. Котельниковы уписывали за обе щеки "наполеон" и сожалели, что в Африке вряд ли угостят их подобной вкуснятиной.

- Зато вас ожидают жареные каракатицы с ростками бамбука, - сострил Виталий. Но Манжуров, как географ, усомнился в этом, сказал, что за подобной едой надо ехать в Китай. Так они шутили, каламбурили, танцевали, когда Виталий обнаружил, что у него кончились сигареты. Кто-то предложил свои, не он отмахнулся, кивнул Тоше "Я сейчас!" и выскочил из дому навстречу беде. В последнюю минуту, когда дверь за ним захлопнулась, Тоша успела подумать, что хорошо бы пройтись вместе. Но Виталии уже след простыл. Как она потом ругала себя за то, что не пошла с ним! Знала бы, что ожидает его, вцепилась бы руками, не отпустила бы ни на шаг.

- Не идите, милочка, в школу, идите в библиотеку или газету, - подсела к Тоше Манжурова. - Школа не любит робких и грустных.

- С детьми я вовсе не робкая, - возразила Тоша. - А школе нужны всякие.

- Ну-ну, не огорчайтесь, это я так, - Ирина дружески похлопала ее по плечу. - А за Некторовым глаз да глаз нужен. Всю жизнь придется быть настороже - институтские дамы от него без ума. Признаться, и я год назад попалась в ловушку его обаяния. Да, слава богу, быстро раскусила, что он не моего поля ягода.

Это сообщение Тоша приняла спокойно: Виталий посвятил ее в некоторые свои романы.

Затем Ирина пошла танцевать с Котельниковым, а к Тоша подошел Манжуров. Подслеповато щурясь, будто что-то высматривая в ней, сообщил:

- Каждый день для меня - сущий ад. Вам же, филологам, и вовсе не позавидуешь. Одни тетради чего стоят. Может, не будете торопиться?

- И вы? - Тоша вспыхнула. Коллективное уговаривание сменить профессию начинало раздражать. Ну, сел не в свои сани, зачем у других отбивать охоту? Да, трудно. Да, порой невыносимо. Но и прекрасно, и ни с чем не сравнимо! Ей ли, дочери учительницы, не знать об этом!

- Известно ли вам, что такое классное руководство? Или открытые уроки? - продолжал наседать Манжуров.