На своем уровне, мы в нашей студии работали неплохо и дружно. Ощущение этого давало мне радость. Мне вовсе не хотелось, чтобы мы прыгали выше головы или становились прибежищем для гениев, которые прямой дорожкой шли к сумасшедшему дому или к самоубийству. Я понимал, что нам сопутствует удача, и надеялся, что эта полоса везенья продолжится и в будущем. Я отдавал себе отчет в том, что своим успехом мы обязаны прежде всего весьма низкому уровню художественного мышления в нашем городе и вообще в нашей части страны. Мы вполне прилично справлялись со всеми заказами. В целом, мы находились в таком положении – в смысле ведения нашего дела, – при котором все, работавшие на нас, оказывались обеспеченными достаточно хорошо. Даже те, кто проявлял весьма мало способностей, однако выполнял свою работу старательно и вовремя. Солидные агентства нашего города и местные отделения действительно крупных агентств Нью-Йорка и Чикаго обращались к нам редко, а если и обращались, то с мелкими заказами. Мы как-то попытались ухватить от них побольше, но они не проявили особой заинтересованности в наших услугах. И мы – по крайней мере, Тэд и я, – были только рады вернуться к нашим обычным заказчикам, среди которых нам больше всего нравились те агентства, которые в чем-то были похожи на нас – не дергали, не торопили с выполнением заказов, заботились о людях, работающих в них. Мы выполняли небольшие заказы, которые поступали к нам от местных банков, ювелирных магазинов, супермаркетов, радиостанций, хлебопекарен, прядильных фабрик. И намеревались и впредь держаться этих заказчиков.

Проходя под большим деревом, отбрасывавшим плотную тень, я почувствовал, как поднимается во мне отрыжка после выпитого пива, но у меня было такое впечатление, что выходит она не через горло, а через глаза. Все вокруг болезненно заискрилось, завертелось на какой-то невидимой оси, и сквозь это искрящееся верчение прочертил свой путь лист, упавший с дерева. По краям он уже был тронут цветом осени, и я впервые осознал, что осень действительно близка. Я стал взбираться по последнему подъему на пути у студии.

Когда я преодолел половину подъема, то вдруг увидел, что вокруг меня одни только женщины. После того как я прошел мимо автозаправки «Галф» на углу, я не видел ни одного мужчины. Я стал высматривать мужчин в проезжающих машинах, но на всем пути до здания, где находилась наша студия, не увидел ни одного. Женщины были, в основном, секретарши, мелкие клерки, молодые, и не очень молодые, и среднего возраста. Их волосы, уложенные в высокие прически со всякими выкрутасами, покрытые лаком для волос, казались плотными как шапки, и от этого зрелища меня охватила тоска. Я озирался, надеясь увидеть хотя бы одну приличную задницу, и мне это удалось; она была обтянута бежевой юбкой. Но когда девушка повернула ко мне свое пустое, глупое лицо, жуя резинку, всякий интерес к ней мгновенно пропал. Я неожиданно почувствовал себя так, как, наверное, чувствовал себя Джордж Холли, наш работник, почитатель Брака, который повторял про себя все то время, пока у нас работал: я с вами, но я не один из вас. Но на самом деле я такого сказать не мог. Я был один из этих людей, меня окружавших, возвращавшихся на работу после обеденного перерыва, быстро поднимающихся по склону и заскакивающих в свои конторы. Поток служащих обходил с двух сторон модернистский фонтан, в котором поблескивали брошенные туда монеты. И я церемонно присоединился к потоку.

Дверь открылась, и прямо у меня перед носом в прохладный холл с кондиционированным воздухом проскочила девушка небольшого роста с высокой конусообразной прической. Я слышал, как женщины, проходившие сквозь вертящиеся двери, тихо, но протяжно вздыхали – обеденный перерыв закончился, снова начиналась работа. Я вздохнул точно так же. В лифте тихо играла музыка – такая музыка, «Мьюзэк», играет в тысячах и тысячах других лифтов Америки. И под мелодию «Венского вальса», которая исполнялась на струнных инструментах, мы поднимались вверх. В промежутке между двумя музыкальными фразами я почувствовал, что желудок у меня сделался каменным. Я немного распустил ремешок, и пиво осело. Вытер лоб изнанкой пиджачного рукава. К шестому этажу добрались только две женщины и я – остальные работали в больших открытых офисах страховых компаний на нижних этажах. Я вышел из лифта и пошел по чистому коридору к нашей конторе, на стеклянных дверях которой было наклеено изображение головы лошади. Холли сделал для нас единственную стоящую вещь – вырезал из большой репродукции Брака птицу, превратив ее в Пегаса. Лошадь вежливо посторонилась, пропуская меня внутрь.

– Кто-нибудь звонил?

– Звонили, но ничего интересного, мистер Джентри. «Шэдоу-Роу Шелл Хоумз» хотели бы ознакомиться с эскизами на следующей неделе. Звонила молодая женщина насчет работы и спрашивала, не могла бы она прийти на собеседование, но не назвалась, сказала, что позвонит позже. Натурщица, которая должна сниматься для «Киттс», уже здесь.

– Большое спасибо, Пег, – сказал я. Пег Ваймен работала у нас секретаршей со дня основания конторы, и это чувствовалось во всем. – Я пойду к себе.

Я отправился через прихожую к себе в кабинет, на ходу медленно стаскивая пиджак. Почему-то только теперь я обратил внимание на то, что холл нашего офиса представляет собой отгороженную часть холла побольше, вытянувшегося по всему этажу. Однако наше помещение было оформлено со вкусом. У Тэда и у меня были действительно прекрасные кабинеты, оснащенные поворотными лампами направленного света; те из наших сотрудников, которые либо работали у нас достаточно продолжительное время, либо получали более высокую зарплату, имели свои небольшие кабинеты, или по крайней мере свои места, отгороженные с трех сторон. Все остальное большое открытое помещение было заставлено чертежными досками. Я остановился и минуту обозревал студию: седые и лысые головы были на своих местах; обладатели блестящих черных волос, вьющихся волос, гладких и прямых волос только возвращались после обеденного перерыва. Странно, но ведь могло случиться так, что я не имел бы никакого отношения ко всему этому – к созданию этой студии, – сказал я себе внутренним голосом, который отличался от того внутреннего голоса, которым я обычно обращался к себе. Но вышло так, что я имел ко всему этому самое непосредственное отношение. Никогда раньше у меня не было такого сильного ощущения, что я пребываю в том месте, которое сам создал. Если бы не я, Олтон Рождерс не сидел бы здесь и не вспоминал о том, как летал когда-то на своем бомбардировщике. Если бы не я, загородка, в которой когда-то сидел Джордж Холли, была бы все еще полна репродукций с картин Утрилло. Если бы не я, головы были бы тут совсем другие, другие пальцы держали бы карандаши и кисти, на столах стояли бы другие стаканы. Все эти люди работали бы в других конторах, их бы здесь просто не было. Все они – вроде как мои пленники. Их жизнь – небольшая часть жизни для одних и большая часть жизни для других – проходит именно здесь.

Но и моя жизнь проходит здесь, в этой студии. На самом же деле я, конечно, не вспоминал их как «узников» нашей студии, но подсознательно рассматривал как людей, которые принадлежат мне. Я вошел к себе в кабинет и, стянув, наконец, с себя пиджак, повесил его. На секунду положил руку на чертежную доску и принял позу, будто собираясь позировать для рекламы: вице-президент студии «Эмерсон-Джентри» принимает важное решение. Одна из тех поз, которая должна была продемонстрировать, что такие решения, делающиеся ответственными лицами средних лет, являются важным фактором в поддержании на должном уровне экономики и морали всего Западного мира. Забавно, но это действительно могло быть именно так. По крайней мере, мне так тогда казалось. Возможно, так оно и есть.

На столе у меня лежали кучи пробных фотографий, и среди них я увидел свою жену и своего маленького сына, Дина. Кругом стояли стопки рекламных буклетов, уже одобренных к печати, и пробных, присланных нам назад от заказчиков. Я отметил про себя, что следует напомнить Тэду о настойчивых предложениях, поступающих от некоторых заказчиков, – заняться выполнением различного рода художественных и оформительских работ. Но идея такой переориентировки нашей деятельности ни мне, ни Тэду не нравилась. Я позвонил Джеку Вэскоу, фотографу, и спросил, готов ли он к съемке. Он был готов, «но еще не совсем», и я сел за стол и стал обдумывать, что бы сделать из необходимого, но что не отняло бы много времени.