От «Приготовления пищи на малых судах» было мало толку.

Книга горячо рекомендовала тушёную зайчатину, а также приспособление, имеющееся в любой «хорошей угольной лавке» и незаменимое для разогревания «достаточного количества вкусных мясных пирожков, которыми предусмотрительный владелец не преминёт запастись у своего повара, прежде чем выходить в море».

Бережно отложив в сторону сей очаровательный анахронизм, я разжёг свой шарнирный примус с твёрдым намерением показать викторианцам, что мы тоже не лыком шиты. Среди моих запасов, под грудой бобов и супов, лежало несколько банок копченой семги — непременная принадлежность каждого банкета. Кроме того — обезвоженные концентраты министерства сельского хозяйства и рыбного промысла. Я остановился на мясе с овощами, добавив консервированную морковь и бобы. На закуску — галеты с сыром. Может быть, немного коньячку? Когда шли приготовления, я приобрёл бутылочку «Тио Пепе» для возбуждения аппетита; он выдержанный, очень приятный. Получился славный обед. Лежа, словно тюлень, в спальном мешке и впервые за целую неделю испытывая приятную сытость, я с благодарностью думал о Дэвиде, стараниями которого удалось добыть обезвоженные концентраты. Вообще задолго до начала гонок, ещё зимой, начался очень полезный и по-своему интересный обмен идеями. Блонди пригласил меня поближе познакомиться с «Шутником» — может быть, я вынесу что-то для себя. Я готов был унести всю яхту. Во всяком случае, мне очень пригодились соображения и советы, которыми он щедро делился, ничего не утаивая. Мы обсудили маршрут, потом провиант; в частности, зашла речь о том, чтобы выращивать зелень на лотках («Не переношу консервированных овощей»). Блонди даже рассказал, какие музыкальные записи думает захватить с собой. Что до Дэвида, то я смог ему помочь наладить автоматическое рулевое управление. Попросил Блонди проверить их Дэвиду, который положил эти чертежи в основу своей конструкции. А у Дэвида была возможность достать обезвоженные концентраты, и он позаботился обо мне. Кроме того, он взял на себя нелёгкий труд снабдить всех участников гонок отличными аптечками. Но самое главное — моральный пример, которым явилось для такого неряхи, как я, зрелище моряка-одиночки, успешно творящего порядок из хаоса. Француз Жан Лакомб тоже явно был рад потолковать с товарищем по несчастью в таверне и любезно предложил мне воспользоваться его нью-йоркской квартирой — «если ты придёшь туда раньше меня, мой ами». К сожалению, я мог ответить ему только предложением принести ещё стаканчик крепкого. Словом, готовясь к гонкам, все мы всячески старались друг другу помочь. Фрэнсис? Когда я его навестил, он подробно расспросил меня, как идут мои дела и дела остальных, однако не был склонен обсуждать свои собственные. В качестве прощального подарка я получил от него карту центральной части Лондона.

Когда вокруг судёнышка сгустился мрак, оно стремительно летело вперёд, подгоняемое свежим до сильного ост-зюйд-остом. Ветер принёс с собой свинцовую облачность и моросящий дождь. Пошла волна с раковины, и небольшие гребни, обрушиваясь у самого транца, заставляли яхту поворачивать к югу. Но тут же флюгер рулевого автомата, ощутив возросшую нагрузку, поворачивал лопасть, руль приводился к ветру, и яхта возвращалась на прежний курс. Эта погода была словно создана для рулевых автоматов. Какой разумный человек захочет сидеть в кокпите под выматывающим душу градом солёных брызг, которые рано или поздно просочатся по обмотанной полотенцем шее и побегут извилистыми леденящими струйками вниз вдоль позвоночника, образуя лужицу под вашей кормой?

Автоматический рулевой «Эйры» (моя конструкция) исправно нёс службу, однако он выглядел громоздким комбайном рядом с хитроумным устройством «Шутника». И Блонди оказался прав, мой автомат в самом деле был склонен чересчур нажимать на руль, но я решил эту проблему, ограничив румпель-тросами ход румпеля, а значит, и руля; кроме того, наладил амортизационные тросы, которые принимали на себя часть рывка на сильной волне. Конечно, моему изделию было далеко до совершенства, но я был весьма доволен тем, как идёт яхта под управлением Железного Майка, пока я в тёплой сухой каюте наслаждался Тэрбером и Уайтом, изредка выглядывая наружу, чтобы удостовериться, что путь свободен. К полуночи я закончил читать книгу и снова высунулся из люка. Дождь перестал, но по-прежнему дул свежий зюйд-ост. Облачно, однако видимость хорошая. До обычных пароходных маршрутов далеко, и мысль о чудесном тёплом спальном мешке побудила меня вывесить «пароходное пугало», после чего я проворно влез в мешок и мигом уснул.

Проснулся я в каком-то напряжённом, настороженном состоянии. Глянул на часы — половина четвёртого. Лихо подремал. Но откуда это возбуждение? Ну-ка, парень, марш на палубу и осмотрись, хватит пребывать в горизонтальном положении.

Холодно босым ногам на ступеньках трапа, голове и плечам над люком — по телу бежит холодок с головы до ног. Вовремя же ты поднялся, примерно в двух румбах справа по носу виден красный огонь, это пароход идёт на пересечение курса. Ничего страшного, мы пройдём у него далеко за кормой. Постой, что за странное сочетание огней? Три белых один над другим сразу за красным отличительным.

— Три белых один над другим… Три белых один над другим! Силы небесные! Это же паровой корабль с буксиром.

Выбираюсь из люка и ныряю в кокпит; стоя на коленях на кормовой палубе, освобождаю контргайку флюгера. В это время корма валится под хороший гребень, и меня промачивает насквозь. Руль на ветер, вернуть на место вынесенный стаксель. И сразу яхта резко уваливается. Оглядываясь, я успеваю в последний раз заметить красный отличительный огонь, прежде чем он исчезает из поля зрения, сменяясь белым. Далеко за кормой парохода что-то смутно вырисовывается. Очевидно, буксируемый корабль.

В свете кормовых огней виден свисающий с гака и уходящий в мрак тяжёлый буксирный трос.

— Мощный океанский буксир, тянет что-то вроде плавучего дока.

А я собирался пройти между ними.

Не дай бог!

Когда буксируемый корабль вышел на траверз, я различил у него на корме подобие вывешенного огня — слабенький, еле видимый. Как только мы разошлись, я снова наполнил паруса, даже отпустил стаксель, чтобы поскорее уйти от опасного соседа.

Спустившись в каюту, сбросил мокрую одежду и попытался энергичным растиранием унять дрожь. Но испуг так легко не проходит, понадобилось не один десяток раз выглянуть из люка для верности и выпить кружку горячего, сладкого чая, сдобренного виски, прежде чем я овладел собой. Остаток ночи я не спал и успешно выполнял роль образцового вперёдсмотрящего.

К десяти часам я уже произвёл удачно утреннюю обсервацию, заполнил судовой журнал, управился с завтраком и отметил, что прошла ровно неделя с той минуты, как в Плимуте прозвучал стартовый выстрел. Не могу сказать, чтобы я был очень доволен тем, сколько прошёл и что проделал за эту неделю. Координаты в полдень: 46° 51 северной широты, 13° 28 западной долготы, лаг 359 — свидетельствовали, что мы отошли от Плимута на четыреста двадцать пять миль, но это, к сожалению, не означало, что мы настолько же приблизились к Нью-Йорку. Неделя, как вышел из Плимута, и до сих пор не смог ничего передать жене. Эта мысль упорно отодвигала на второй план всё остальные. Первые дни перехода была такая свистопляска, что я не думал ни о чём и ни о ком, кроме своего бедненького «я». Нет, нет, конечно, иногда я испытывал угрызения совести. Мореплаватель-одиночка первый скажет вам, что избранный им способ передвижения прививает известный эгоизм; авось мы от него излечимся. Но теперь, когда погода стала смирнее, когда мы с яхтой благополучно перенесли нежданные осложнения и хоть немного продвинулись к Нью-Йорку, — теперь я чувствовал потребность общаться, и отсутствие связи с домом начало меня беспокоить. Нет, я не опасался, что, не получая от меня вестей, моя жена Эйра ударится в скорбь и закажет вдовий траур. Я достаточно хорошо её знал. Если характер весит больше опыта, ей, а не мне, следовало находиться на яхте, и, наверно, она преуспела бы лучше моего. И она не будет порицать меня за неудачу с радио. После того как рация вышла из строя, в моём распоряжении оставалось лишь три способа общаться с проходящими судами. Международный свод сигналов, собственный слабый голос и, наконец, освящённая временем, всем понятная жестикуляция двумя пальцами, которая хотя и доставляет своеобразное ребяческое удовольствие, сильно ограничивает выразительные возможности. Из моей неудачной попытки наладить общение с траулером вытекало, что нужно вести очень чёткое наблюдение, если я хочу своевременно заметить встречное судно и изменить курс так, чтобы сблизиться с ним на полмили и меньше. Учитывая соотношение скорости моей скорлупки и океанского лайнера, а также предел видимости, определяемый высотой моих глаз над уровнем моря, я рассчитал, что при скорости корабля в двадцать узлов, яхты — четыре узла и дистанции в десять миль, для того, чтобы мы сошлись на обусловленное размерами флага (восемнадцать дюймов) расстояние в полмили, при котором возможна сигнализация, встречный корабль должен идти под углом не больше пятнадцати градусов к курсу фолькбота. Да ещё многое зависит от направления ветра и от того, пройдёт ли корабль с наветренной или подветренной стороны. Если с подветренной, грот может заслонить поднятый сигнал. Как это часто бывает, когда вычисляешь степень вероятности того или иного явления, итог меня огорчил. Закончив это маленькое упражнение ума, я поднялся на палубу подышать свежим воздухом. Славный денёк, но ветер спал почти до тихого, и Железному Майку трудно давалось управление — так мала была нагрузка на флюгер. По привычке я осмотрел горизонт. Дым на юге. Пройдёт за кормой северным курсом. Но и впереди тоже видно пятнышко. Памятуя только что произведённый расчёт, я не спешу кричать «Вижу корабль!» и поднимать М-И-К, а набираюсь терпения и ныряю в своё логово. Через несколько минут снова вскакиваю. Пятнышко превратилось в дымовую трубу и стеньгу. Снова вниз, ещё десять минут в обществе Тэрбера и Уайта. И опять наверх, проверить, идёт ли корабль по-прежнему в мою сторону. Вниз за флагами. Наверх, чтобы вывесить их. Теперь я по-настоящему волнуюсь. Перспектива установить связь и передать послание сейчас важнее всего на свете. Корабль приближается, уже можно разобрать на носу название — «Брунзек». Немного изменил курс, пройдёт совсем рядом. Вижу, как старпом, перегнувшись через поручни на крыле мостика, глядит в бинокль — на меня глядит. Мне как-то неловко под его испытующим взглядом, словно меня застали с женщиной. Машу рукой — медленно, чтобы не выдать своё возбуждение. Он машет в ответ. Показываю на вывешенный сигнал М-И-К: