— Это за пределами наших возможностей. Решения примет Лэнгли.

— Частично основанные на наших рекомендациях, — сказал Галлахер. — Что вы думаете?

— Я бы хотел взглянуть на эти перстни и машину.

— Ромул предлагает другое. Он хочет услышать решение до того, как вы проверите машину.

— Он почти ничего не сказал, ведь так? Что осталось у него в запасе на случай, если его информация никуда нас не приведет и мы скажем, что он все еще не выполнил свое обязательство?

Галлахер поморщился, услышав позицию своего цюрихского коллеги:

— Вы никогда не работали с Ромулом, так?

— Да. И что? Я знаю о нем все, что мне надо. Он создает проблемы.

— Он с характером. В Вене он заключил с нами честную сделку. Я Уверен, он оказал нам услугу.

— Оказал? В прошедшем времени? — Хозяин был удивлен.

— Потому что теперь он ждет, что и мы честно поступим с ним, а если мы будем его дурачить, он откажется содействовать нам. Цюрихский босс развел руки в стороны.

— Тогда мы накажем его, это послужит примером другим и продемонстрирует, что случается с теми, кто создает проблемы. Честно говоря, не вижу, в чем проблема?

Галлахеру захотелось ударить кулаком по столу, но он продолжал говорить ровным голосом:

— Позвольте, я объясню. Я работал с Ромулом, я знаю ход его мыслей. Он проницателен. Я уверен, он не сказал нам всего. У него в запасе несколько важных деталей — для ведения дальнейших переговоров.

— Тогда, пока он не скажет нам всего, мы изобразим, что согласны.

— И что произойдет, когда узнают, что мы ведем нечестную игру? Последствия будут не в нашу пользу. Свободные оперативники откажутся с нами работать. Мы должны сказать Ромулу “да” или “нет”, хотя, может, это и не очень хорошо. Кроме того, он нужен нам.

— Чтобы узнать дополнительную информацию, которую, как вы думаете, он скрыл от нас? В отличие от вас, я сомневаюсь в ее существовании.

И снова Галлахер взял себя в руки.

— Послушайте. Ромул ввязался в это дело потому, что пропал отец его жены. Они хотят узнать, что с ним случилось. Они заявляют, что обнаружили сеть, о которой никто не знает. Если эта сеть существует, она имеет отношение к тому, что случилось с его тестем. Все, что Ромул знает о своем деле, имеет отношение к нашему. Мы должны поддерживать его, а не воевать с ним. Пока он ищет своего тестя, он оказывает нам услугу.

Шеф цюрихского отделения удивил Галлахера тем, что неожиданно согласился.

— Да, поиски тестя связаны с поисками неизвестной сети. Теперь я понимаю, Ромула действительно надо поддерживать. Но за этим следует кое-что еще. Мы хотим, чтобы он оказал нам услугу. Но если мы расследуем существование неизвестной сети и если эта сеть имеет отношение к пропавшему тестю, мы будем помогать Ромулу в его поисках. Мы окажем услугу ему. Он действительно проницателен. Он нашел способ изменить ситуацию в свою пользу и вынудить нас поддерживать его.

Цюрихский босс начал звонить в Лэнгли. Галлахер взял другой телефон и позвонил в номер выше этажом:

— Дай мне Ромула… Это Галлахер. Я в отеле. Слушал с интересом. Мы просим Лэнгли принять твои условия. Ты понимаешь, мы можем только рекомендовать. Последнее слово за Лэнгли.

— Конечно.

— Но это честный жест, — сказал Галлахер. — Я обещаю сделать все, чтобы поддержать тебя. Однако мне надо кое-что еще. Ты не сказал нам всего. Я уверен. Дай мне дополнительную информацию, чтобы Лэнгли было легче склонить в нашу сторону.

— Честно?

— Даю слово. Может, я и манипулировал тобой, Ромул, но я никогда тебе не лгал. Скажи мне еще что-нибудь.

— Те люди, которые носили перстни… — Ромул колебался. — Те, кого я убил…

— Да?

— Думаю, они были священниками.

Вашингтон.

Хотя было только девять шестнадцать утра и кошерный ресторан еще не открыл свои двери для посетителей, в банкетном зале за столом сидели восемь пожилых мужчин. Зал обычно снимали для банкетов, вечеров и свадеб, но в данный момент это был не праздник. Память о смерти и отчаянии отражалась на лицах собравшихся, хотя торжественность не исключала мрачной удовлетворенности, с которой мужчины поднимали бокалы и пили вино.

Их звали Абрахам, Даниэль, Эфраим, Йозеф, Яков, Мойша, Натан и Симон. Каждому было чуть меньше или чуть больше семидесяти лет, и у каждого на руке — татуировка.

— Все организовано? — спросил Эфраим. Он оглядел своих товарищей. Они закивали.

— Все механизмы на местах, — сказал Натан. — Остается только запустить их. Через неделю мы увидим конец.

— Слава Богу, — облегченно вздохнул Абрахам.

— Да, справедливость наконец восторжествует, — сказал Яков.

— Но наша роль в достижении этой цели еще не выполнена, — отозвался Абрахам. — То, что мы сделали, впечатляет, но теперь мы должны пойти дальше.

— То, что мы делаем, необходимо, — возразил Мойша.

— После стольких лет — какой в этом смысл?

— Неважно, сколько прошло лет. Если справедливость была нужна тогда, она нужна и сейчас, — настойчиво сказал Симон. — Или ты сомневаешься, что она вообще нужна?

— Ты настаиваешь на пассивности и всепрощении? — спросил Яков.

— Пассивность? Конечно, нет. Пассивность может привести к вымиранию, — он выдержал паузу. — Но прощение — добродетель. Иногда справедливость это просто слово, которое используют, чтобы скрыть уродство мести. Избранный Богом народ должен защищать себя, но останемся ли мы Его избранными, если нами будут двигать низкие побуждения?

— Если ты не одобряешь то, что мы делаем, почему ты с нами? — спросил Яков.

— Нет, — сказал Йозеф. — Абрахам прав, что начал этот разговор. Если мы действуем без уверенности в своей моральной правоте, мы можем опуститься.

— Да, признаюсь, я ненавижу, — сказал Эфраим. — Даже сейчас я вижу трупы моих родителей, братьев, сестры. Все, чего я жажду, — наказание.

— У меня не меньше причин для ненависти, чем у тебя, — сказал Абрахам. — Но я отвергаю эмоции. Только продуктивные чувства чего-то стоят.

— Мы уважаем твою позицию, — сказал Эфраим. — Но каждый из нас может делать одно и то же дело по разным причинам, позволь мне задать тебе два простых вопроса.

Абрахам ждал.

— Не думаешь ли ты, что те, кто извлек для себя выгоду благодаря нашим страданиям, может продолжать пользоваться этим во благо себе?

— Нет, это несправедливо.

— Я тоже так думаю. Не думаешь ли ты, что можно позволить грехам отцов повториться в их детях?

— Нет. Нельзя допустить, чтобы зло процветало. Его семена должны быть уничтожены до того, как они проросли и стали воспроизводить себя.

— Но в этом конкретном случае они воспроизвели себя и снова угрожают нашему народу. Мы должны действовать, разве ты не понимаешь? И если кто-то из нас делает это из мести, это не имеет значения. Важен результат, и этот результат позитивный.

В зале наступила тишина.

— Все согласны? — спросил Йозеф. Они закивали, Абрахам — неохотно.

— Тогда давайте вместе преломим хлеб, — сказал Эфраим. — В знак принятого сообща решения и начала слишком долго откладываемого конца.

Мехико.

Арон Розенберг сидел между двумя телохранителями на заднем сиденье своего пуленепробиваемого “мерседеса” и смотрел мимо водителя и телохранителя на переднее сиденье на ехавший впереди “олдсмобиль” с дополнительно нанятыми им охранниками. Потом он повернулся и посмотрел назад, на “крайслер” с еще одной командой персонала безопасности. Его болезненное воображение рисовало перед ним картины того, чем, возможно, сейчас, когда он покинул дом, занимаются его жена и ее телохранитель. В то же время он страшился любого другого угрожающего символа, который “Ночь и Туман” могут оставить в его доме. Он утроил меры предосторожности и дома и вне дома. Теперь Розенберг никуда не выезжал, если впереди и позади его “мерседеса” не ехали машины защиты. И тем не менее он не покинул бы сегодня дом, если бы его не вызвал к себе один из тех людей, кому он не мог отказать. Тут не о чем говорить, думал Розенберг, я больше не контролирую собственную жизнь.