— Пока рано об этом говорить. Мне надо сделать кое-какие записи, Мардж. Если будут звонить, меня нет. Не прерывайте меня.

— Я вам понадоблюсь для диктовки?

— Нет, спасибо. Закончите печатать, идите домой.

— Как скажете…

Он вошел в свой кабинет, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Как поверить в то, что отец монстр, если любишь его?

Пот стекал у него по лбу. Через невероятно долгие пять минут машинка наконец перестала стучать. Он услышал щелчок выключателя компьютера и шорох чехла от пыли, накидываемого на монитор.

— До свидания, мистер Миллер.

— До свидания, — сказал он через дверь.

Звук удаляющихся шагов. Щелканье замка. Захлопнулась дверь в коридор. Тишина.

Миллер выдохнул, освободив от напряжения легкие, и посмотрел на сейф в правом углу комнаты. Два дня назад, получив фотографии трупов и пепла, он хотел уничтожить эти снимки. Но интуиция заставила его действовать осторожнее. Фотографии не просто чья-то выходка. Если он уничтожит их, он может лишиться ответа на вопрос — почему ему вообще прислали эти фотографии.

Теперь, боясь правды, которую он может обнаружить, Миллер жалел, что сохранил их. Он присел возле сейфа, набрал код и вытащил пакет с фотографиями. Один за другим он изучал черно-белые снимки.

Смерть. Ужасная смерть.

Он лгал Слоэну. Но только отвечая на один вопрос, и только часть ответа была ложью. Но эта ложь, даже частичная, была несравнима со всей остальной правдой его ответов.

Да, он отвечал искренне. “Я знал, что мой отец приехал из Германии. Я знал, что он изменил имя. Я знал, что он был немецким солдатом”.

Да, солдатом. Но Миллер знал, что его отец не был невинным участником военных действий, неопытным призывником, ошибочно произведенным в сержанты. Совсем нет. Его отец был полковником SS.

С годами Миллера все больше притягивало прошлое его отца. Было несколько дней в году, которые имели для него необъяснимо большое значение: 30 января, 20 апреля, 8 ноября. Он становился все более и более сентиментален. В эти дни он вел загадочные телефонные переговоры. Позже, как-то вечером отец рассказал сыну о том, чем занимался во время войны.

— Да, я служил в SS. Я выполнял приказы фюрера. Я верил в величие нации. Да, я верил в Lebensraum[10], мы должны были процветать и занимать новые пространства. Ноя не верил в истребление народов. Если мы превосходим всех, почему мы не можем существовать в гармонии с низшими нациями и терпимо к ним относиться? Почему мы не можем позволить им служить нам? Я не был в дивизии “Мертвая голова”. Я не был среди тех, кто истреблял. Я был в Waffens SS[11] — законное воинское подразделение Schutzstaffel[12]. Я был честным солдатом и достойно служил своей стране. Страна проиграла. Что ж. Истории решать. Теперь я живу в Америке. Граждане этой страны утверждают, что это самая великая страна в мире. Что ж, пусть так. Я трезво смотрю на вещи, и, если понадобится, я буду воевать, защищая Америку, с той же решимостью, с какой воевал за Германию.

Миллер был убежден — война притупляет здравый смысл и замутняет ценности. Но он надеялся, что есть ценности, которые остаются постоянными.

Его отцу и другим офицерам Waffens SS удалось избежать последствии поражения в войне. Они поменялись одеждой и документами с мертвыми штатскими и бежали — в Боливию, Мексику, Америку, Канаду, Англию, Швецию. Но они поддерживали связь. Звонили друг другу, чтобы вспомнить о прошлом, убедить самих себя в том, что, как бы жестоко история ни доказывала их неправоту, они остаются частью элиты своей страны.

И сыновья элиты тоже поддерживали связь. Время от времени Миллера вытаскивали на встречи бывших друзей его отца. Он и другие сыновья поклялись в том, что, если их отцам будет угрожать опасность, они станут помогать друг другу. В первый день каждого года каждая семья должна была выплатить двадцать тысяч долларов на взятку человеку, не имеющему отношения к их группе, но знающему их секрет, — за это он гарантировал молчание.

Теперь эти взятки оказались бесполезными. Клятва сыновей — встать, как один, на защиту группы — оказалась неэффективной. Несмотря на все меры предосторожности, их отцы подверглись нападению. И им самим, сыновьям отцов, грозила опасность.

Безумие.

“Не думай о прошлом, — сказал себе Миллер. — Настоящее и будущее — вот что важно. Наши отцы не те, за кого вы их принимаете. Верните их. Оставьте нас в покое. Вы ошиблись. “Ночь и Туман” надо прекратить”.

И все же молодой офицер SS, гордо смотрящий с фотографии, которую Миллер не мог отложить в сторону, поразительно напоминал его отца. “Нет! Мой отец не мог меня обмануть!”

Но мог ли он открыть эту страшную правду?

Я ошибаюсь, думал Миллер. Я смотрел на этого офицера два дня назад. Мне и в голову не приходило, что это может быть мой отец.

Или я не хотел, чтобы эта мысль пришла мне в голову?

Но теперь она не отпускала. Миллер сконцентрировался на фотографии, с особым вниманием он рассматривал лоб офицера под козырьком фуражки.

Он пытался убедить себя, что то, что он видел, — дефект фотографии или царапина на негативе, но не мог. Шрам был идентичен со шрамом на лбу у его отца — это было последствие автомобильной катастрофы, во время которой отец чудом остался жив. Тогда ему было десять лет.

Как можно любить монстра?

Но как узнать, что он монстр, если ты его любишь?

Еще сам не понимая, что делает, Миллер снял трубку телефона

— Министерство юстиции США? Кто тебе это сказал? — Хэлловэй плотнее прижал трубку к уху.

— Репортер “Ассошиэйтед пресс”.

— Боже мой!

— Он сказал, мой отец — военный преступник, — произнес Миллер. — Он командовал проклятым соединением SS по массовому уничтожению.

— Но это абсурд!

— Да? Я начал задумываться. Кое-что из того, что он мне сказал…

— Ты что, действительно ему поверил? Он же репортер! Он расскажет тебе все, что угодно!

— Я еще раз посмотрел фотографии и…

— Ты должен был их уничтожить к чертовой матери!

— На одной из них мой отец в форме дивизии “Мертвая голова!”

— На фотографии времен второй мировой войны? Откуда тебе знать, как тогда выглядел твой отец? Эта фотография ничего не доказывает!

— У моего отца на лбу вверху, справа, — шрам! У этого офицера тоже!

— Совпадение!

— Недостаточно хорошее объяснение! — повысил голос Миллер. — Я должен знать! Мой отец был связан с нацистским соединением уничтожения? А другие отцы? Они тоже участники массовых убийств?

— Ты хочешь сказать, что мой отец?.. Глупость! Это оскорбительно! Я не желаю слушать!..

— Не уходи от ответа, Хэлловэй! Отвечай!

— Я не буду оправдываться.

— Они — военные преступники?

— Конечно, нет! Они служили в SS, да! Waffens SS! Законное формирование! Это не дивизия “Мертвая голова”, которая уничтожала евреев! Но посторонним не понять этой разницы! Штатские считают, что все эсэсовцы — военные преступники! Поэтому наш и отцы вынуждены были лгать. “Ночь и Туман” совершили ту же ошибку, которую, как мы боялись, допустят иммиграционные службы и которую теперь допускают министерство юстиции США и “Ассошиэйтед Пресс”.

— Ты хочешь сказать, что в министерстве не могут отличить Waffens SS от дивизии “Мертвая голова”? Чушь собачья!

— Тогда почему же они сделали эту ошибку?

— Мой отец, твой и другие члены группы звонили друг другу в особые для них дни. Двадцатого апреля. Восьмого ноября. Тридцатого ноября. Для тебя эти даты что-нибудь значат?

— Конечно, — сказал Хэлловэй. — Это дни рождения кого-то из группы.

— Ты негодяй, — кричал Миллер. — Если только ты врешь!..

— Вру? О чем?

— Двадцатое апреля — день рождения, правильно. В этот день в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году родился Гитлер! Восьмое ноября — годовщина так называемого пивного бунта. Первая попытка Гитлера прийти к власти. Это было в тысяча девятьсот двадцать третьем году. Бунт не удался. Но через десять лет они достигли своего — тридцатого января. В эти три дня наши отцы, несмотря на риск, не могли не связаться друг с другом.