Они помолчали, затем Бретт сказал:

– Вы, наверное, сейчас жалеете, что с вами нет Пата Нэйли? – Мечтательное настроение моментально оставило Гейл.

– Почему? – спросила она, не поворачивая головы. – Почему вы спрашиваете об этом?

– Ну, – Грэхем замялся, – такой фон – поглядите на звезды; вы никогда не увидите ничего подобного в северных широтах. Но на них надо глядеть вместе с тем самым, единственным, человеком, а не просто стоять под ними и мечтать о нем...

– А я не мечтала – поспешно возразила Гейл. – Я вообще думала совсем о другом. – Она выпрямилась и теперь стояла лицом к Бретту.

– Похоже, что у вас сложилось впечатление, будто мы с Патом связаны какими-то романтическими узами. – Гейл увидела, как он перестал улыбаться, и лицо его приняло очень сосредоточенный вид.

– Конечно, я уверен, что это так. Особенно после того, как Пат вверил вас моим заботам.

– Милый старина Пат просто поддался приступу ирландской сентиментальности, – улыбнулась Гейл. – Но он слишком прочно стоит на земле, чтобы серьезно относиться к какой-либо девушке, по крайней мере, так было до сих пор. Он все еще не нашел себя в жизни, а его девиз – «Быстрее путешествует тот, кто путешествует в одиночку». Мы несколько лет были добрыми друзьями. Знаете, такая студенческая дружба, которая может длиться бесконечно, не заходя слишком далеко. Мы оба очень любили нашу больницу, – при упоминании о любимой Святой Амброзии ее голос смягчился. – У нас было много общих интересов, нам было весело друг с другом, это все.

Наступила тишина. Глаза Грэхема по-прежнему серьезно и как-то настойчиво глядели на Гейл.

– Весело? – наконец переспросил он. – И это все, Гейл? – Она кивнула, чувствуя, что ей не хватает воздуха, не в состоянии говорить от охватившего ее вдруг волнения. Он положил руку на ее плечо и повернул лицом к себе. В этот момент раздался звук шагов – по палубе громко простучали и резко замолкли недалеко от них высокие каблуки вечерних босоножек Бэрри.

Гейл еще не переживала такого разочарования, как в этот момент. Рука Грэхема отпустила ее плечо.

– Грэй, я искала вас, – сказала Бэрри печально. – Не могла понять, что случилось, когда вас не оказалось на нашем обычном месте. – Бэрри подошла к ним вплотную, ей даже удалось как-то вклиниться в те маленькое пространство, которое образовалось между Гейл и Грэхемом, когда они инстинктивно отодвинулись друг от друга при звуке ее шагов.

Грэхем как-то странно оцепенел.

– Простите, – сказал он. – Я видел, как вы заходили в каюту к миссис Мэтьюсон и решил, что вы проведете вечер с ней.

Гейл онемела от пришедшей ей в голову догадки – он подошел к ней только потому, что решил, что Бэрри будет занята сегодня вечером! И они, судя по всему, встречаются каждый вечер!

– Ну, Грей – не думаете же, вы, что я позволю чему-либо помешать нашим встречам? – голос Бэрри был мягким, как шелк, но в нем чувствовались собственнические нотки. Гейл не желала на нее смотреть, но могла легко представить, как Бэрри смотрит сейчас на Грэхема с видом эдакой невинной кошечки, обиженной пренебрежительным к ней отношением.

Гейл отвернулась и продолжала разглядывать пустыню. Что затеяла Бэрри? Ведь миссис Мэтьюсон явно не намерена мешать ей в ее намерениях относительно Гарри? Почему же она по-прежнему преследует Грэхема Бретта?

Гейл решила, что с нее довольно. Горячие пески египетской пустыни вдруг потеряли для нее всякое очарование; исчезли тайна и романтика из этой густофиолетовой темноты под яркими звездами.

– Уже поздно, – сказала она Грэхему. – Пойду, проверю, как там Кэти Уиллис.

На секунду их взгляды встретились. Он не сделал попытки удержать Гейл.

Разумеется, она и не думала идти в лазарет. Гейл поспешила в свою каюту и едва достигла убежища, как по ее щекам покатились слезы. Она безвольно опустилась на койку. Какое горькое разочарование она испытала! Как будто она стояла на пороге чего-то нового, удивительного и прекрасного, но ворота этого сияющего мира вдруг захлопнулись прямо перед ее носом.

– Что за дура, – пробормотала она, наконец. Зачем она ушла оттуда? После того, что она видела в глазах Грэхема, ей надо было остаться и дать отпор вмешательству постороннего. Почему она запаниковала, увидев Бэрри – жадную, хищную Бэрри, которая хочет все сразу и, не задумываясь, пускает в ход все свое искусство обольщения, чтобы добиться того, что ей нужно от мужчины?

В случае с Грэхемом ею явно движет тщеславие охотницы за скальпами – ей нужен еще один трофей. Теперь, когда она уже почти что может запустить руку в семейные деньги Мэтьюсонов, что заставляет ее опутывать чарами Грэма Бретта?

Гейл вытерла слезы и стала раздеваться ко сну. Ее руки немного дрожали. Долго еще после того как она легла, тревожные мысли не давали Гейл покоя.

Она вспомнила выражение лица Бэрри, когда та танцевала с Грэхемом. Бэрри, несомненно, влюблена в него, но неужели ее страсть так сильна, что она, в ослеплении любви, готова потерять все выгоды от брака с Гарри?

А что сам Грэхем? Сколько времени понадобится, чтобы сочувствие, которое он сейчас испытывает к Бэрри, переросло во что-то более глубокое под постоянным напором ее обольщения? А может быть это уже произошло? Сердце Гейл сжалось. Может быть то, что она увидела во взгляде Грэхема ей только померещилось? Когда он положил ей руку на плечо и повернул к себе, она поверила, что... !

И как ей поступить теперь с тайной Бэрри? Гейл и так чувствовала, что она предает Гарри своим молчанием, но у нее была надежда, что миссис Мэтьюсон сама спасет своего сына. Но теперь, когда Бэрри избрала в жертву Грэхема Бретта, все дело принимает для Гейл жизненно важный и очень личный оборот. Она не может дольше бездействовать.

Перед тем как заснуть, Гейл решила, что она даст отпор Бэрри. Чем бы это ни грозило.

Над Красным морем стояла мучительная жара. В пассажирах стала заметнее раздражительность. «Юджиния» шла по раскаленному морю под раскаленным небом. Непонятно, как персонал и команда умудрялись выполнять свои обязанности в таком пекле – сама мысль о движении была невыносима, а малейшее усилие заставляло человека покрываться потом.

Гейл страдала от жары вместе с теми, у кого не было возможности укрываться в холлах с кондиционерами или лежать в тени на открытом воздухе, хотя там было временами еще жарче, чем в судовых помещениях.

Каждый раз, когда воздух приходил в движение, казалось, что где-то неподалеку открылась дверца огромной духовки. У Гейл в лазарете уже было несколько пациентов с серьезными случаями теплового удара. Каждый день прибавлялось работы – учащались вызовы в каюты по тому же поводу – тепловой удар.

На Грэхема Бретта, как и на всех остальных, удручающе действовала эта жара. Во время приема больных он большей частью молчал и казался погруженным в свои мысли. Гейл много бы дала, чтобы узнать, о чем он думает.

Как-то раз, вернувшись после перерыва обратно в маленький офис при лазарете, она застала там сестру Мак Манус в обществе Грэхема. Они стояли спиной к дверям; главная медсестра складывала и подавала доктору какое-то письмо.

– Боже, Грэй, – говорила она взволнованно, – если бы ты это сделал! И ведь ты можешь, я знаю! Ты должен. Это покончит с твоим призраком.

Грэхем повернулся, Гейл увидела, что его лицо искажено каким-то сильным переживанием.

– Простите, я не знала... – попятилась к выходу Гейл. Она вышла, чувствуя, что вторглась во что-то очень личное и конфиденциальное.

Гейл раздумывала над смыслом только что увиденного в лазарете. Что может и должен, по мнению сестры Мак Манус, сделать Грэхем? Что-то такое она сказала про призрака. Что за призрак? А выражение лица Грэма напомнило ей тот момент, когда она спросила его о судьбе его давней возлюбленной. Тогда он ответил: «Она умерла» и выражение его лица было похоже на только что увиденное Гейл в офисе.

Странно, что она вспомнила об этом сейчас. Может быть то, о чем доктор говорил с сестрой Мак Манус, как-то связано с этой умершей девушкой? Вряд ли; но что бы это, ни было – оно, похоже, очень важно для Грэхема.