Гейл подумала, что он, конечно, имел в виду Бэрри. Подумала, что еще могли означать эти «личные цели»? На его решение повлияло то, что он хочет остаться с ней в Мельбурне. Наступил момент, когда она могла бы сказать то, что намеревалась, но язык у нее во рту будто онемел.

Она вспомнила замечание Бэрри про роль Господа Бога, вершащего человеческие судьбы. Не пытается ли она сейчас выступать в такой роли? Прежде, чем она смогла что-либо сказать, Грэхем сам нарушил молчание.

– В Мельбурне на борт взойдет новый главный врач. Я надеюсь, что он будет к вам снисходительнее, чем я. Если... – Видно было, что ему трудно продолжать. – Если я порою бывал резок и несправедлив – вы можете простить меня? – Он хотел сказать больше, сказать, что его ввели в заблуждение. Но если бы он сказал больше, то мог бы выдать чужую тайну.

Гейл все еще была слишком взволнована, чтобы говорить. Конечно, приятно слышать, что доктор извиняется перед ней и, судя по всему, ее репутация в его глазах полностью восстановлена, но по-прежнему оскорбительным казалось то, что он когда-то мог о ней плохо думать? Что заставило его переменить мнение?

– Гейл, неужели мы должны расстаться вот так, почти врагами? – спросил он, увидев, что Гейл молчит.

– Нет. О, нет. – Ее лицо в лунном свете было похоже на белый цветок, лепестки которого чуть шевелятся под легким бризом.

– Напротив, я желаю вам удачи; удачи и... счастья. – Ее дрожащий голос немного окреп. – Похоже, наша дружба была обречена с самого начала, правда? Это сходство, которое вы обнаружили во мне... Естественно, оно должно вас раздражать и тем самым отнимать у нас шанс когда-то стать настоящими друзьями. Но я всегда относилась к вам с большим уважением.

– Благодарю, – он отодвинулся от нее совсем ненамного, но Гейл показалось, что между ними легла непреодолимая преграда. Его лицо утратило то теплое и дружеское выражение, которое заставляло сердце Гейл учащенно биться еще секунду назад.

– Всегда приятно знать, что ты кому-то не отвратителен. – Что она сказала не так? Гейл подумала, что, может быть, она напрасно напомнила ему сейчас о его умершей возлюбленной? Впрочем, раз Бэрри удалось добиться взаимности, то он не должен был быть так уж чувствителен к этой теме. Они молчали. Почему, когда они вместе, у них все время возникают такие сложности? Ведь каждый из них по отдельности обычно достаточно терпим и легок в общении?

Гейл подумала, что сейчас, когда между ними опять возникла эта глупая и непонятная напряженность, она могла бы, в порыве отчаяния, рассказать ему правду о Бэрри. Она почувствовала его руки на своих плечах. Грэхем повернул ее лицом к себе.

– Тогда только и остается, что попрощаться и прекратить наше неудачное сотрудничество? – Его голос звучал почти грубо. – Мы попрощаемся сейчас. Последнее прощание, я боюсь будет очень формальным.

Прежде, чем Гейл поняла, что происходит, руки Грэхема крепче обхватили ее плечи. Его губы прижались ко рту Гейл в жестком поцелуе.

Все чувства оставили ее. Грэхем, должно быть, ощутил, как сильно дрожит девушка и не отпускал ее. На этот раз губы Гейл страстно ответили ему. Вслед за волной путаных ощущений на Гейл нахлынула паника – она поняла, что выдает себя. Поцелуй Грэхема был грубым, почти яростным; она же ответила ему со всем пылом томящейся любви.

Гейл толкнула его руками в грудь, освобождаясь от его хватки. Глаза ее блестели от слез, она бросила на него отчаянный взгляд, повернулась и побежала прочь. Удивительно, как она в своем слепом полете не упала на крутых сходнях.

Гейл добралась до своей каюты, упала ничком на кровать и дала волю чувствам. Так горько и отчаянно она не рыдала ещё никогда в жизни.

Это был недружелюбный поцелуй, если такое вообще возможно. В нем была неприязнь, раздражение – все что угодно, кроме того чувства, которое только и должен выражать поцелуй. Почему, пусть даже и на прощание, он вообще должен ее целовать? В нем была какая-то ярость. Но хуже всего была ее ответная реакция. Всякий раз, вспоминая этот момент, она вспыхивала от стыда и унижения. После всего, что случилось, как она расскажет ему о Бэрри? Он сочтет ее рассказ за ревнивую клевету на соперницу.

Гейл плохо спала, и утром за завтраком сестра Мак Манус, придирчиво разглядывая ее, спросила, как Гейл себя чувствует.

Гейл отвечала, что все в порядке и той оставалось только проводить ее долгим, озабоченным взглядом, когда Гейл, извинившись, встала из-за столика и пошла на дежурство.

У нее было много работы в этот последний перед Мельбурном день. Многие из пассажиров сходили, завтра на берег и вызовы в каюты занимали больше времени, чем обычно из-за последних формальностей и прощания с пациентами, к которым Гейл успела привязаться за долгое плавание. Каждый раз, прощаясь с кем-нибудь из пассажиров, Гейл вспоминала, что ей еще предстоит самое главное прощание, и каждый раз готова была разрыдаться.

Но нет. Грэхем простился с ней прошлой ночью. Она надеялась, что в присутствии посторонних все ограничится простым рукопожатием и вежливыми пожеланиями всего наилучшего.

Ее дежурство выпадало сегодня на второй прием больных, так что с утра Гейл еще не встречалась с Грэхемом.

В се чувствах царил полнейший хаос, когда она входила в кабинет, чтобы спросить, готов ли доктор к приему больного.

– Все готово. Начнем сражение. То, что он может сегодня шутить, как ни в чем не бывало, разозлило Гейл. Наверное, его хорошее настроение оттого, что завтра утром он уходит на берег – вместе с Бэрри.

Наблюдая за ним, когда он был занят пациентом, Гейл горько раздумывала – всегда ли он так прощается с симпатичными девушками из медицинского персонала; поступила ли хоть одна из них так же глупо, как Гейл.

Рабочий день продолжался, и Гейл уже подумывала о том, не стоит ли ей, сославшись на головную боль или что-нибудь в этом роде, избежать вечернего приема.

Она боялась опять выдать свои чувства к доктору, особенно, если он заведет разговор на личные темы. Теперь ей хотелось, чтобы эти последние часы пролетели как можно быстрее и ей уже никогда не пришлось, бы встречаться с Грэхемом.

Но сестра Мак Манус вдруг почувствовала себя неважно, что редко с ней случается. При таких обстоятельствах Гейл не могла просить свою начальницу, чтобы та заменила ее на вечернем приеме.

Гейл подумала, что Грэхем сегодня выглядит очень уставшим. У него наверняка был тяжелый день – он должен был закончить все дома и приготовиться к передаче медицинской службы своему преемнику.

В сущности, все время плавания ему, в отсутствие помощника, приходилось выполнять работу за двоих. Он должен быть рад возможности сбросить этот груз со своих плеч.

Время приема пролетело незаметно. Гейл все время пыталась заглушить в себе мысли типа «Я в последний раз работаю с ним» или «Я в последний раз вижу его».

Когда Гейл провожала последнего пациента, Грэхем обратился к ней из-за своего стола.

– Сестра, я хотел бы с вами поговорить, если можно. – Гейл застыла в дверном проеме как заяц, завороженный ярким светом автомобильных фар посреди лесной дороги.

– Я... Миссис Турнбул ждет меня, я должна забинтовать ей ногу.

– Хорошо – как только освободитесь, сестра, я буду ждать, – твердо сказал Грэхем Бретт.

Когда за Гейл закрылась дверь, Грэм рассеянно взял ручку и стал что-то рисовать в блокноте, что всегда было у него признаком волнения. Затем он бросил ручку и посмотрел на часы. Доктору надо было спешить – он еще даже и не начинал собираться, а завтра у него совершенно не будет на это времени. Интересно, кто займет его место на «Юджинии».

Он с легкой грустью рассматривал свой – теперь уже бывший, кабинет. В этот рейс не было никаких тяжелых случаев, не считая, бедняги Мэтьюсона, но и легким это плавание тоже не назовешь, во многих отношениях. Все равно, ему было жаль, что оно кончается. Он нахмурился и так и сидел, глядя на свой блокнот, когда, вслед за коротким стуком, дверь в кабинет открылась.