-- Я?! Чепуха! Едем... Ездят же рыбаки -- и веселы и здоровы! Чего там бояться? Едем! Пошли! А... сильно качает?..

-- А я так совсем не боюсь! Хоть и не ходила, а не боюсь! Только вот волнуется оно здорово?! А нельзя, чтоб под парусами и чтоб море было спокойное? Это бы, по-моему, лучше было!

-- Да и по-моему лучше... А чтоб бояться, так нет!.. Только ветер не чересчур сильный?

-- Садитесь, товарищи! Сейчас как рванем!

-- Товарищ Антон, не слишком качает?

-- Ничего! Давай назад!

Отчалили...

Везут нас старые рыбаки -- дядя Гриша, серогубый, седоусый, меднолицый дядя, который уже больше двадцати пяти лет на Черном море рыбачит, и Антон, его помощник, крепкий, подвижной, с татуировкой на груди, белесый, терпкий и соленый весь, как морская вода.

С ними двое "зеленых" -- молодые ребята, они еще только приучаются к тяготам рыбачьего труда на море. Один -- красивый, смуглый, стройный, с живыми карими глазами, а другой -- неуклюжий, с сонными рачьими буркалами, вздернутым к голубому небу носом, и мысли у него скрипучие, как немазаная татарская мажара [1].

-- Эх, и зеленый же! Поворачивайся, зануда!

Следует тяжкий вздох. Хриплый и соленый и такой многоэтажный, как зубчатый Ай-Петри... Во вздохе этом "печенки", "селезенки", "артерии", "вены", "предсердия", "желудочки" сплелись с морской "матерью" в самой "поднебесной канцелярии".

И вздох этот сопровождается жалостным и вместе с тем презрительным взглядом в сторону нашей спутницы.

-- "Дама! Низзя!"

А его так и распирает, выдержанного в морском рассоле Антона, и волчком вертит на лавке.

Зачем тут дама?!

Не было бы дамы -- выскочили бы все эти "печенки" и "селезенки" в сопровождении "матери" из души Антоновой, оттолкнулись бы и поскакали, подхваченные ветром, по морским барашкам, по всему Понтийскому морю...

И легче стало бы на душе у Антона, и не вертело бы его волчком на лавке. А так остались в распоряжении Антона лишь "зараза" с "занудой" да убийственное:

-- И-и-и!! Зеленый! И кто тебя сделал такого? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В руках у Антона руль и парус...

"Дя" Гриша сидит посреди лодки, сосет цигарку и всматривается в синюю даль, прищурив большие серые глаза...

Сколько раз дя Гриша видел это море?! Сколько раз оно готово было поглотить его вместе с его яликом "Константином"? Сколько раз, может быть, дя Гриша уже "отходную" себе читал, железной рукой сжимая руль?!

Об этом знает только дя Гриша... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Какая же это зануда парус развязывала?! Эх!.. (И длинный "вздох".)

Это Антон.

Плохо развязали парус... Один конец его затянут узлом... И неладно идет лодка; не всем парусом ветер забирает.

Дя Гриша цедит:

-- Моряки! Майнарить надо!

"Майнарить" -- означает убрать парус. В данном случае убрать, чтоб натянуть как следует. А майнарить в море, при изрядном ветре -- это штука не легкая, да и не безопасная... Но приходится: кто ж выйдет в открытое море с неисправным парусом... Да уж не дя Гриша, конечно. Он не "портач" и не "зеленый" -- ему это не к лицу...

-- Майнарь, хлопцы!

Дррр!

И парус уже в лодке.

Движения ловкие, быстрые, уверенные!

Раз! Раз! Раз!

-- Поправь конец! И-и-и! (Вздох: "Дама!")

Ррррраз!

И снова трепещет над головой полотно, надутое сердитым ветром!

-- Прямо! В море! "Откроем" Аю-Даг -- и назад. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

...Мчится "Константин", с волны на волну перескакивая...

И таким маленьким кажется этот "Константин" по сравнению с синим морем безбрежным... И все мы такие малютки, малютки. Даже дя Гриша, серогубый, седоусый, меднолицый дя, -- и тот малюсенький...

...Плещут белые барашки о лодку...

Хлюп! Хлюп!

И все.

... Айда! Айда!

И трепещет белое полотно в жаркой дрожи и рвется, бессильное, из железных рук Антона...

...Айда! Айда!

-- Открыли Алупку! Четыре версты от берега!

-- Держи на буек [2] ! Во-о-он белым флажком в волнах трепещет! Там "татарские" крючки на камбалу!

-- Ай!

Нас окатило соленым дождем. Это Антон нарочно "окрестил" нас, "зеленых", разрезав носом волну.

-- Не взяли ковша воду выливать, разини! Случается ведь, что зачерпнешь воды!

Дя Гриша подмигивает Антону: зачерпни, мол! Пускай отведают!

Но Антон не хочет: не стоит поначалу пугать:

-- Как-нибудь другим разом! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А берег как на ладони! Весь тут! Вот он!

-- Смотрите! Вон за Алупкой гора голубеет! Это Аю-Даг! Медведь-гора у Гурзуфа! Отсюда верст тридцать пять -- сорок. Это его "хвост"! Сейчас всю откроем.

-- Ничего, не мутит?

-- Нет.

-- Иных мутит.

Через несколько минут "открыли" мы Аю-Даг, гору-великан, что медведем разлеглась за Гурзуфом, уткнув морду в самое море.

-- Поворачивай! Восемь верст от берега! Майнарить будем?

-- Нет! Зачем майнарить? И так повернем!

Это довольно рискованно -- переводить парус при ветре, в открытом море, не спуская его...

-- Ну, хлопцы! Рррраз!

Раз-раз-раз!

И уже с другой стороны бьется в руках у Антона полотнище!

Мчимся к берегу!

...Ай-да! Ай-да! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Майнарь, хлопцы!

...Несколько взмахов весла -- и мы у берега!

-- И совсем не страшно!

Антон:

-- Приходите еще, можно страшней исделать!

1924 ------

[1] Повозка. -- О.В.

[2] Знак, где поставлены сети или другая рыбацкая снасть. -- О.В. ______________________________________________________________________

Бережком!.. Бережком!..

-- До Ялты?! Да верст, должно, двенадцать! Вот так вдоль пляжа до вон той будки, а потом направо в гору тропка лезет виноградниками... Так по этой тропке выйдете на шоссе и по шоссе, по шоссе... до самой до Ялты... Тут недалеко... По пути Никитский сад... А от сада уже и Ялту видать... Часика за два там будете. Еще до вечера...

Ну, пошли!

Бросили прощальный взгляд на парк в Гурзуфе, где отдыхал Пушкин, на дом, где он жил у генерала Раевского, на Аю-Даг.

Пошли, пошли! Вдоль пляжа, а потом тропинкой через виноградник! Пошли!

И двинули...

Если прямо вперед смотреть -- дорога. Это еще ничего...

А вот если вверх голову задрать, -- солнце, крымское солнце! Это уже "чего"... Ох, знали бы вы, как оно печет! И особенно тогда печет, когда вам надо идти пешком двенадцать верст (крымских верст), а вы уже взбирались на скалы, искали пушкинский платан, ходили в его дом и перемерили все улочки Гурзуфа в поисках хоть какой-нибудь захудалой субтропической клячонки, чтоб отвезла вас в Ялту.

Ох, как оно печет! Голова пухнет! Язык вываливается...

А ноги?! Словно они на заржавленных "шалнерах"... Гудят, скрипят и не хотят... Идти не хотят...

Пошли! Пошли! Оно, знаете, пешком еще и лучше. Все увидишь! Едешь-то быстро -- так многого и не разглядишь, а пешком -- там остановился, тут присел -- и все как на ладони... Да и не так уж это и далеко! Каких-то там двенадцать верст! Ну, два часа... Подумаешь?! Пошли!

Да идем же! Идем... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Идем... Идем... Идем...

И все тебе видно... Тут остановился, там присел...

Двенадцать верст?! Пустяк?!

-- Здрасьте!

-- Здрасьте!

-- Сколько верст до Ялты?

-- Да верст так пятнадцать, а может, и больше!

-- А до Гурзуфа?

-- Да верст пять.

Вот тебе и на! Хорошая арифметика... От двенадцати верст отнимешь пять, выходит пятнадцать! Ну-ну!

Пошли дальше.

А идешь ведь не по нашей дороге, среди ржи там или гречки. Здесь и туда виноградник и сюда виноградник. Экзотика кругом. И впереди экзотика, и позади экзотика. И сверху экзотика... Одно только мешает: степные ноги. Если б вам еще штуки этак четыре горных -- ну, скажем, козьих -- ног и если б за вами сзади бежали штуки три борзых и меткий стрелок, -- вы бы эти "двенадцать верст" за полчаса взяли...