Тем не менее Кантемир, как мы уже указывали, ревностно занимался дипломатическими делами. Его реляции до сих пор не изданы в полном виде; когда они этого дождутся, то составят несколько томов (первый том, изданный профессором Александренко, обнимает только первые два года дипломатической деятельности сатирика). Отсюда видно, как много времени он посвящал исполнению своих дипломатических обязанностей, а достоинства этих реляций, которые рекомендовались опытными и искусными русскими дипломатами как весьма поучительное чтение для всех, кто интересуется внешними делами России, не позволяют сомневаться, что Кантемир посвящал много времени собиранию материалов, необходимых для столь компетентных и даже глубоких дипломатических отчетов. Все они написаны собственноручно Кантемиром и только перебелены его секретарями. В оценке тех государственных и общественных деятелей, с которыми ему приходилось встречаться, он проявил замечательную проницательность: так, например, его суд над государственными людьми, управлявшими судьбою Англии при Георге II, т. е. в то время, когда Кантемир состоял представителем России в Лондоне, совпадает почти буквально с оценкой их лучшими историками. Чтобы дать читателям понятие о манере и достоинствах Кантемировых реляций, мы познакомим их с этой характеристикой.

«Его королевское величество, – писал Кантемир в 1733 году, – как я многажды Вашему императорскому величеству имел честь доносить, государь весьма честного характера и в слове своем приметного постоянства, если бы нужда здешних законов и часто советы министров к противному Его величества не понуждали. Вспыльчивый Его величества нрав подал причину к несогласию с сыном, который, со своей стороны, может быть, более, нежели прилично, с противниками Его величества сообщается, и пока Его высочества поступок в сем не отменится, мало согласия с отцом в сем ожидать можно. Господа Вальполли бессумнительно всю силу здешнего правления в своих руках имеют. Большой брат Роберт человек весьма добрый и острого ума, и по своему ауторитету в парламенте видно, что к внутренним делам много искусства имеет и, зная совершенно склонность своей нации, куда хочет их влечет, наипаче употребляя к тому золотую узду. В делах чужестранных, как все генерально здесь признают, не много знания имеет и потому особливо брата своего почитает, чая, что многие посольства, в которых он обретался, дали ему способ в том искуситься. Я не могу сказать, праведно ли то мнение или нет, понеже за многословием, которое г-н Горас (Вальполь) в своих разговорах употребляет, основательное рассуждение почти оными подавлено, и удача в его негоциациях мало в его пользу показывает, хотя, впрочем, и он не лишается остроты ума и приятного обхождения. Оба брата, опасаясь от войны приумножения неприятелей своих или разделения власти своей во многие руки, тишину любят и потому многие авантажи потерять лучше склонятся, чем навесть себе оное опаство; потому при правлении их трудно ожидать отсюду какого смелого действия. Дюк Нькжастл, статский секретарь полуденных дел, имеет великую понятность и память, но весьма мало атенции к чужестранным делам дает, будучи непрестанно в своей деревне и упражняяся приумножать в провинциях друзей, которыми и место свое сохраняет. Великие его вотчины, число друзей и родни дают ему несколько голосов в парламенте, что понуждает господ Вальполев не учинить себе его неприятелем, а инако давно бы свой чин потерял. Милорда Гаринтона, статского секретаря северных дел, можно взять образцом честного и доброго человека, который снабден природными основательными рассуждениями и многим искусством. Обе здешние противные стороны равно его любят и почитают; нет такого, чтоб был им недоволен; нраву весьма тихого, малоречив, не лукав и столько недруг всяких замешательств и высокомыслия, что хотя Его королевское величество к нему гораздо милостив, кавалер Вальполь ему не ревнует и подлинно способнейшего он, Вальполь, себе приискать не мог бы. Понеже милорд, кроме своей должности, ни в какие дела не вступает, зачем я надеюсь, что он место свое сохранит, со всем тем, что Горас Вальполь горячо желал бы оное себе присвоить. О членах тайного совета не упоминаю, понеже ни силы никакой не имеют, ни господину Вальполю противиться отважны. Ничего также примечать можно прочих придворных, которые ни в какие дела не вступаются, разве когда господин Вальполь кому что позволит, и Его величество ни которому из них отменную милость не являет».

Если отрешиться от впечатления, которое производит этот документ в стилистическом отношении, как все, что написано Кантемиром, жившим полтораста лет тому назад, когда еще и помину не было о знаменитых творцах современного русского языка, когда сильная и образная русская речь еще всецело подчинялась ярму польско-латинского духовного витийства, когда даже еще такой сильный писатель, как Ломоносов, не успел сбросить с себя это ярмо, то мы будем поражены проницательностью и глубиною этой характеристики, в которой современник оценил английских государственных людей так, как дано их было оценить только позднейшим знаменитым историкам, писавшим сто лет спустя, когда беспристрастная историческая перспектива была уже вполне возможна. С другой стороны, мы должны будем признать, что если бы русская дипломатия времен Кантемира руководствовалась при ограждении русских интересов его ясными, определенными и столь проницательными реляциями или имела бы в виду больше эти интересы, чем выгоды того или другого временщика, то услуги, которые оказал бы наш сатирик России в дипломатическом отношении, были бы гораздо значительнее, чем они были на самом деле. К его реляциям преднамеренно возбуждалось недоверие теми, кому они не были на руку, как вообще вся его деятельность ими дискредитировалась. Наши историки еще мало изучали дипломатические отчеты Кантемира, а между тем они заслуживают лучшей участи. Тогдашние взаимоотношения держав удивительно метко в них охарактеризованы, а в этих отношениях, как ни кажутся они нам отдаленными, заключается много точек опоры для уяснения себе и современного положения Европы вообще, и России в частности. усилия, употребленные Кантемиром, – деятелем, одаренным, как он выражался о других, «большою остротою ума», – чтобы уяснить себе намерения разных держав, не заплутаться в лабиринте лжи и обмана, созданном тогдашними дипломатами, далеко не пропали даром. Получается необычайно яркая картина тех побудительных мотивов, которые заставляли государства ссориться, мириться, вести войны, заключать союзы и придерживаться той или другой внешней политики.

Кантемир был одарен способностью видеть дальше сугубо временных явлений, предопределять до некоторой степени будущее и понимать, что есть прочного в изменчивом, неясном ходе событий: он им не подчинялся в своих суждениях, он видел, откуда и куда они идут. Стараясь оградить, по мере сил и возможности, интересы своего отечества, наш дипломат уже тогда с большой проницательностью утверждал, что мы сколько-нибудь искренних друзей в Европе не имеем; он указывал и на причины этого явления: на нашу отсталость в культурном отношении, на страх, который вызывает наша военная сила при полной неизвестности, к какой цели она будет направлена. Он даже совершенно четко оттенил те факторы, которые повлияют на ход нашей политики и политики других государств, подметил зависть, которую возбуждает могущество России в других ведущих европейских государствах, и указал на то, что Франция, самая сильная держава того времени, в искренний союз с нами не вступит, потому что она столько же заинтересована в ослаблении Германской империи, как и в ослаблении России. Наше правительство то и дело старалось вступать в союз с Францией, подчиняясь в этом отношении иногда весьма мелким побудительным мотивам. Так было, например, при Бироне, когда он вздумал, будучи избран при содействии свояка, рижского коменданта генерала Бисмарка, курляндским герцогом, выдать племянницу Анны Иоанновны, молодую принцессу Анну Леопольдовну, замуж за своего сына и с этою целью удалить от двора близкого родственника германской императрицы, принца Антона-Ульриха. Этот брак вызвал бы разрыв с германским императором, а потому Бирон хотел вступить в союз с Францией и требовал от Кантемира, чтобы он подготовил сближение с ней. Так было и по отношению к знаменитому маркизу Шетарди, постоянно уверявшему русское правительство в дружбе Франции, а на самом деле дружившему с тайными противниками России: Швецией, Польшей, Турцией.