Пророки со священными книгами в руках и сивиллы с их таинственными письменами предвещают рождение Спасителя. В эти 12 фигур, шесть мужских и шесть женских, художник вложил изумительное богатство красоты и характера. Красота и величие фигур вполне отвечают их приобщенности к божественному, но в то же время они просты и естественны. Никогда до сих пор ни один художник не изображал с такой силой глубокую думу, как это сделал Микеланджело в лице пророка Иеремии. Вся его величавая фигура дышит безнадежной печалью. Он скорбит о судьбах своего народа. Тяжелые думы согнули прекрасную фигуру преклоненного пророка. Локоть его руки опирается на сиденье, а кисть ее, поддерживая опущенную голову, теряется в густой бороде, около рта. Даже складки одежды, кажется, говорят о затаенной печали, которая не в силах, однако, нарушить гармонический строй его души и крепкого тела.
Прекрасна фигура юноши, исполненного божественного огня и внимания, – это пророк Исайя.
Голос Всевышнего внезапно оторвал его от земли, от книги, в которую он был весь погружен; теперь ангел, божий вестник, нашептывает ему небесные истины; перед ним как бы открывается иной мир, он видит Предвечного, слышит Его слова, возвещающие судьбы народов; пророк обращает к Нему лицо свое и невольным движением протягивает к Нему свою правую руку, всем существом своим стремясь уловить великое дуновение.
Глубокой тайной окружил художник прекрасные фигуры сивилл, возвещающих спасение языческому миру, говорящих о благости Того, Кто будет страдать на земле за все человечество.
Как раз напротив оживленной фигуры пророка Исайи находится Эритрейская сивилла, которая, покоясь в прекрасной гармонии форм, равнодушно перелистывает книгу судеб, с холодным безразличием к тому, что она возвещает. Совсем иначе написана Дельфийская сивилла – вся прелестная изящная фигура ее дышит огнем и оживлением. Пророки и сивиллы, окружающие среднюю часть плафона, кажется, сами изумлены и поражены грандиозными явлениями, которые они созерцают, – это различные стадии сотворения мира и грехопадения. Над хаосом творения могущественно простирает руки Создатель, отделяя свет от тьмы.
Другая картина показывает ту же мощную фигуру в бурном движении, создающем два великих светила – Солнце и Луну. Она носится над поверхностью вод океана, и в каждом ее мускуле, как и в целом, столько необъятной силы и мощи, что светила и миры кажутся только искрами, вылетающими из этого титанического существа. Совсем другою опять является фигура Бога-Творца, когда Он создает человека. Нагому, простертому на вершине горы прекрасному созданию недостает еще дыхания жизни. Но вот, несомый облаками, спускается с небесных высот Создатель. Лик Его прекрасен и благодушен, движение легко и свободно; все части Его тела находятся в полном покое, – так опускается плавно орел на распростертых крыльях. Прелестные ангелы теперь окружают Его. Уже тело начинает оживать при одном Его приближении. Первый человек пробуждается. Еще неясно сознавая свое существование, он невольно всем телом тянется к Богу. Его голова приподнята, правая рука сгибается в локте, а левая простирается вверх, и палец его касается наконец пальца Того, Кто дает ему жизнь.
За сотворением человека следуют: создание женщины, грехопадение, изгнание из рая, братоубийство и потоп.
Трудно сказать, что больше поражает при взгляде на этот плафон: целое, которое так соразмерно и прекрасно расположено, что явления творения в самом деле как будто совершаются в отдаленных от нас небесных мирах, тогда как там, где действие происходит на земле, все кажется нам близким, или частности, в которые бесконечное могущество фантазии художника вложило самое разнообразное содержание – величественное и вместе с тем доступное и простое.
На первом плане стоит красота человеческого тела. Как далек здесь Микеланджело от всех предшественников, которые, под влиянием мистических воззрений первых веков христианства, видели в человеке один лишь скелет. Правда, уже некоторые из предтечей его, в особенности же старший его современник Лука Синьорелли, начали вносить в свои произведения анатомию и перспективу, но нужен был гений Микеланджело, его титанические силы, чтобы одним мощным движением «отделить тьму от света», создать идеал в новом направлении искусства, воплотить в чудной форме стремления эпохи к возрождению души и тела, сделать немыслимым возврат к отжившим идеям. Кроме Создателя и первых людей, кроме пророков и сивилл, кроме целого ряда сцен из Нового Завета, где фигурируют старцы и юноши, женщины и дети, Микеланджело наполнил плафон почти неисчислимым множеством фигур юношей и детей. Не играя никакой существенной роли, эти фигуры служат лишь украшением, заполняя всевозможные промежутки между картинами. Нужно много времени, чтобы только поверхностно рассмотреть этот мир нагих, прекрасных форм. Каждая фигура в отдельности приковывает к себе взор зрителя, которому кажется порой совершенно немыслимым, чтобы воображение одного человека могло вместить и создать такое бесконечное разнообразие форм и движений. Изумление наше возрастает до крайних пределов, когда подумаем, что все это богатство вызвано к жизни одною памятью, одним воображением художника, без участия натуры. Понятным становится восторг Юлия II, всего Рима и даже самих врагов и завистников Микеланджело, когда капелла была открыта всем взорам. Благородный гений Рафаэля, менее всего доступный низкой зависти и расчету, вызвал у художника слова удивления и почитания. С этого времени он не переставал скорбеть о том, что посторонние люди своим вмешательством и сплетнями препятствуют его сближению со старшим гением. Он открыто признавал влияние этого гения, оно нисколько не могло умалить его славы. С другой стороны, он справедливо не верил наушникам, передававшим слова Микеланджело, который будто бы презрительно отзывался о нем и говорил, что он, Рафаэль, всем своим искусством обязан исключительно ему. Не только Челлини, Кондиви и многие другие говорят о благородстве Микеланджело и его умении ценить чужой талант, но сам Рафаэль имел случай в этом убедиться, когда Микеланджело как эксперт оценил произведение его вдвое против назначенной им самим цены.
И Рафаэль, удивляясь гению великого художника, считал счастьем родиться в его время и говорил не раз, что он благодарит за это небо.
Ценою невероятных усилий, трудов и страданий Микеланджело остался победителем в суровой борьбе. Никто не мог противиться железной воле Юлия II, но
Знаменитый архитектор, строитель собора Св. Петра, говорил, что не может ручаться за прочность возводимых зданий, потому что папа его торопит. Когда же он, опровергая жалобы Юлия на леность художников, перечислял созданные ими прекрасные творения, папа гневно возражал, что тем более следует им торопиться, так как он хочет извлечь из них все скрывающиеся в них таланты. В самом деле, Юлию казалось, что земля обращается недостаточно скоро вокруг своей оси. Он был вечно недоволен «медленностью» Рафаэля, дель Пьомбо, Микеланджело, Браманте и других, хотя все они работали для него, почти не имея минуты, принадлежащей им самим.
На самом деле, Микеланджело упорным трудом расстроил здоровье и в особенности зрение, работая лежа на спине и глядя через голову назад, как этого требовала живопись на потолке. По окончании плафона он долгое время не мог читать книгу или письмо иначе, как держа их над головой. Многих усилий стоило ему восстановить зрение настолько, чтобы быть в состоянии приняться наконец за прерванную работу над гробницей Юлия II.
Четыре с половиной года, если не больше, продлилась его работа в Сикстинской капелле, и с большим трудом удавалось ему получить временный отпуск. Семья нуждалась в его присутствии, и он сам хотел видеть отца и Флоренцию; Содерини, гонфалоньер Флоренции, просил папу отпустить его на время, но Юлий II приходил в бешенство при разговоре об этом.