Посмотрим теперь, была ли удачнее его парламентская тактика, одержал ли он победу над рейхстагом, которому он постоянно бросал вызовы и с которым находился в беспрерывной войне. Тотчас после создания Германской империи шансы были для него очень благоприятны: он располагал большинством в 260 голосов против 136. Патриотическое возбуждение было в тот момент так сильно, что оппозиция казалась побежденной. Открывались благоприятные виды на будущее. Германия была объединена или, выражаясь словами самого Бисмарка, была посажена в седло, и оставалось только научить ее править конем. Так выразился Бисмарк. Но слово у него разошлось с делом. Германия сидела на коне, но управлять ею хотел сам Бисмарк, и вот сразу получилось такое положение, что Германия и Бисмарк стали друг у друга вырывать поводья. Прежняя беспрерывная глухая вражда между Австрией и Пруссией заменилась глухой борьбой между канцлером и рейхстагом. Не прошло и двух лет после франко-прусской войны, как с новой силой возгорелся конфликт между законодательной и исполнительной властью, каким ознаменовалось вступление Бисмарка во власть в 1862 году. Тогда Бисмарк постоянно прибегал к двум приемам, чтобы преодолеть сопротивление народного представительства: во-первых, к распущению, а во-вторых – к вечным указаниям на внешние опасности, угрожающие стране. Ту же тактику он начал пускать в ход и теперь. Создав себе массу противников и недоброжелателей, сплотив своей нерациональной политикой враждебные ему партии (клерикалов и социалистов) или содействовав распадению преданных ему партий (национал-либералов), он решительно не был в состоянии справиться с народными представителями, не умел возбуждать такие законодательные вопросы, на почве которых возможны были дружные усилия большинства немцев, направленные к обеспечению благосостояния объединенной Германии. Он начал свою деятельность с того, что бросил вызов 17 миллионам католиков; затем своими ретроградными политическими и экономическими мероприятиями вызвал охлаждение к себе влиятельной национал-либеральной партии; своей же внешней вызывающей политикой, сопряженной с бесконечными вооружениями, он заставил многих сомневаться в плодотворности того германского объединения, которое являлось результатом двух кровопролитных войн. Наконец реакционное направление политики Бисмарка усиливало ряды немецких либералов или так называемых свободомыслящих. Таким образом, Бисмарк восстановил против себя почти все партии. С каждыми новыми выборами парламентская оппозиция усиливалась. Если в семидесятых годах еще было возможно управлять страной при помощи рейхстага без каких-нибудь чрезвычайных мер, то в восьмидесятых положение дел настолько ухудшилось, что уже трудно было придерживаться конституционного режима. В 1884 году оппозиция насчитывала в своих рядах 235 депутатов, а правительственное меньшинство составляло всего 158. Антипатия, которую возбуждал Бисмарк, достигла таких размеров, что, когда он в этом году потребовал ничтожного увеличения штата своей канцелярии, с целью облегчения лежащего на нем бремени, рейхстаг ему в этом отказал. Бисмарк отвечал на противодействие парламента заносчивыми фразами, вроде: “Меня не устрашает вся Европа; неужели вы думаете, что я спасую перед большинством рейхстага?”. Но в душе он сам сознавал, что положение дел становится безвыходным. Он распускал рейхстаг, но новые выборы постоянно давали неблагоприятные результаты. При таких условиях ему ничего не оставалось, как пойти на уступки, а так как центр был самой влиятельной партией и в союзе с консерваторами мог доставить Бисмарку большинство, то знаменитый вождь центра Виндгорст одерживал одну победу за другой. Но что же означала в сущности такая тактика? Бисмарк одной рукой разрушал то, что созидал другой. Желая провести ту или другую экономическую меру, он должен был заручиться расположением центра; стремясь одержать верх в культурной борьбе, он должен был делать уступки национал-либералам, то есть подрывать свою реакционную экономическую политику, которой те не сочувствовали; обеспечивая интересы рабочих масс, он отчуждал от себя представителей крупной промышленности и крупного землевладения; поддерживая интересы крупной собственности, а на ее стороне находились все его личные симпатии, – он ставил себя в невозможность деятельно заботиться о благосостоянии рабочего люда.

Между тем объединение Германии составляло идею, которой было предано подавляющее большинство депутатов, и патриотизм их в этом отношении был выше всяких сомнений; следовательно, вопрос заключался в том, чтобы уловить, понять преобладающие задачи времени в духе тех возвышенных чувств, которыми воодушевлены были депутаты, не разжигать политических и религиозных страстей партий, а, напротив, объединять их идеей служения отечеству на почве тех великих задач обеспечения интересов культуры и благосостояния народных масс, над решением которых должна трудиться всякая страна. Политика Бисмарка за двадцать лет его управления делами объединенной Германии служит несомненным доказательством, что он до этой плодотворной роли возвыситься не мог: он отыскивал только врагов; он требовал подчинения, а не дружной работы; энергии он проявил немало, но направлена она была на то, чтобы создавать себе врагов, которые в конце концов его одолели, потому что каждый из них боролся за жизненный интерес, за кровное дело, а сам Бисмарк не сумел воодушевить немцев сознанием общего великого дела, поставить задачу объединенной Германии выше задач отдельных партий, отдельных общественных классов. Великим государственным деятелем он не был, а простым конституционным министром он быть не хотел.

Бисмарк ясно видел, что он терпит поражение за поражением. Борьба с Австрией и Францией между тем доставила ему громкую славу. И вот мы видим, что в решительные моменты своих столкновений с парламентом он круто поворачивает фронт, устраняет внутренние задачи, доставившие ему поражения, и указывает на внешние задачи. Они составляли для него всегда благодатную почву. Вследствие успехов прусского оружия он приобрел славу гениального дипломата; кроме того, внешняя опасность возбуждала патриотический пыл. Рейхстаг не одобряет той или другой меры чисто внутреннего характера или не соглашается на дальнейшее увеличение и без того грозных боевых сил Германии, – Бисмарк распускает парламент и, чтобы подготовить более благоприятные выборы, придумывает внешний инцидент, умышленно раздувает пограничные столкновения (инциденты Шнебеле, Кауфмана, постройки французами каких-то бараков недалеко от границы, которые на поверку оказываются простыми сараями для хранения сена). Но, независимо от этих инцидентов более или менее искусственного характера, Бисмарк имел возможность ссылаться на действительные опасности, угрожающие Германии, потому что своей вызывающей политикой он сам же создавал их без конца.

Десятилетие, следовавшее за франко-прусской войной, во многом напоминало предшествовавшее ей десятилетие, с той разницею, что теперь Россия заняла место Франции. Мы видели, что Бисмарк обнадеживал разными обещаниями Наполеона III, чтобы побудить его не нарушать нейтралитета во время войны 1866 года. Он достиг своей цели: Франция могла нанести Пруссии страшный удар, но она, рассчитывая на честность Бисмарка, воздержалась от вмешательства и горько за это поплатилась в 1870 году. Когда шли дипломатические приготовления к франко-прусской войне, Бисмарк не мог не задуматься над вопросом, какое положение займет Австрия. Более чем естественно было предположить, что она пожелает воспользоваться столкновением между Францией и Пруссией, чтобы отплатить за Кениггрец и вернуть потерянное. Но Пруссия не могла вести войны одновременно с двумя такими сильными противниками. Пришлось, следовательно, добиваться нейтралитета Австрии. Соглашение с ней, понятно, было невозможно; осталось только заставить ее соблюдать нейтралитет, и Россия согласилась принять на себя роль охранительницы прусских интересов: Австрия убедилась, что если она вздумает воспользоваться франко-прусской войной для того, чтобы напасть на Пруссию, ей придется иметь дело с вооруженными силами России.