Через несколько дней Гарибальди пришлось выдержать первое сражение с двумя судами, пустившимися за ним в погоню. Заметив в пылу битвы, что рулевой убит, он бросился к рулю, но тут же упал, раненный пулей между виском и ухом. Сражение кончилось без его участия и завершилось бегством неприятеля. “Скоропилья” поплыл дальше. В течение 19 дней пришлось обходиться без помощи врача. Рана Гарибальди была мучительна, глотание затруднено; сильная лихорадка изнуряла больного. В эти трудные минуты, находясь между жизнью и смертью, Гарибальди был окружен нежной заботливостью друга своего, Людовика Корнилия, который довез его до Галегая. Здесь, благодаря рекомендательным письмам, данным ему одним знакомым капитаном, Корнилий сдал своего больного домашнему врачу губернатора провинции Рио. Пуля была вынута очень удачно, Гарибальди стал поправляться, но когда выздоровел, узнал, что числится арестантом. Участь его зависела от Росаса, диктатора Буэнос-Айреса, который пока еще ничего не решил.
Гарибальди было позволено делать прогулки; ему выдавался ежедневно один экю на содержание взамен конфискованного у него голета; с ним обходились вообще очень милостиво. Хотя прогулки его были ограничены определенным районом, за пределы которого он не имел права переступать, однако надзор за ним был слаб; правительство, видимо, тяготилось дорогостоящим арестантом и давало ему возможность бежать. Но и без всяких намеков он сам давно решил бежать. Благодаря содействию добрых людей, которых Гарибальди имел особенное счастье всегда встречать в затруднительных случаях, бегство удалось. Он был уже далеко от города, когда, остановившись для отдыха, внезапно увидел вокруг себя отряд вооруженных всадников. Со связанными за спиною руками, с ногами, привязанными к подпруге лошади, Гарибальди был привезен обратно в Галегай. За отсутствием в городе губернатора, Паскаля Этага, хорошо расположенного к Гарибальди, должность его исправлял некто Леонардо Милан. К нему-то и привели связанного беглеца. Милан потребовал имен участников побега. Гарибальди упорно отрицал участие в нем кого бы то ни было. Тогда, шепнув провожатым несколько слов, Милан велел отвести арестанта в тюрьму. “Никто не упрекнет меня в том, что я слишком нежил себя, – говорит Гарибальди в своих мемуарах, – и что же – признаюсь, дрожь пробегает по моему телу всякий раз, когда я вспомню об этом обстоятельстве моей жизни”. По прибытии в тюремную камеру стражи, не развязывая рук узника за спиной, привязали у самых кистей конец длинной веревки, перебросили через бревно другой ее конец и, потянув веревку к себе, подняли его от земли на четыре или пять футов. “После этого, – говорит Гарибальди, – дон Леонардо Милан вошел в мою тюрьму и спросил, хочу ли я сделать показание. Я мог только плюнуть ему в лицо и не отказал себе в этом удовольствии”. Милан приказал продержать узника в таком положении, пока последний не признается. Тело несчастного горело, как раскаленные уголья; ежеминутно он просил пить; стража не отказывала ему в воде, но жажда была неутолима. Наконец после двух часов нестерпимых мук стражи сжалились и спустили Гарибальди на землю, считая его умершим. Представляя из себя неподвижную массу, похожую скорее на труп, нежели на живого человека, Гарибальди был закован в кандалы и отправлен за пятьдесят миль в другую тюрьму. Все это расстояние прошел он пешком по болотистым местам со скованными ногами и руками, при этом москиты искусали все его тело.
По прибытии в тюрьму он был посажен вместе с убийцей. Одна добрая женщина, госпожа Аллеман, взяла на свое попечение умирающего Гарибальди и снабжала его в тюрьме всем необходимым. Как только вернулись к нему силы, он был отправлен в другую тюрьму и затем губернатором отпущен на свободу. Впоследствии тот же Леонардо Милан был взят в плен отрядом Гарибальди; последний не захотел видеть его, желая избежать соблазна совершить поступок, который считал бы недостойным себя. Очутившись на свободе, Гарибальди отправился в дальнейший путь вверх по реке. Заехав по дороге в Монтевидео, он встретился там со многими друзьями и среди них с Купео, тем самым мадзинистом, который несколько лет тому назад так пленил его своею речью в маленьком трактире в Таганроге. У одного из этих друзей он в течение месяца скрывался от преследования властей, а затем отправился с Россети в Пиратинен, тогдашнее местопребывание республиканского правительства Рио-Гранде.
Столица провинции – Порту-Алегри – находилась во власти императора. За отсутствием президента Бенту Гонсалвиша, находившегося тогда в походе, Гарибальди был представлен министру финансов, который разрешил ему примкнуть к действующей армии.
С этих пор Гарибальди становится героем длинного ряда легендарных подвигов, слава о которых переносится за пределы океана и достигает его родины. Перечисление всех этих подвигов требовало бы целой книги; мы ограничимся в своем рассказе лишь самыми выдающимися и характерными.
Вскоре после прибытия Гарибальди в армию Бенту Гонсалвиша ему было поручено вооружение двух ланцион, строившихся на речке Комакуа, предназначенных для разъездов по озеру Лос-Патос. Эти небольшие, легкие на ходу, неглубоко сидящие шлюпы, крейсируя по озеру, сильно беспокоили большие имперские суда. Встречая на каждом шагу препятствия в виде многочисленных мелей и рифов, последние часто лишались возможности преследовать врага.
По реке Комакуа, где строились шлюпы, простирались обширные земли, принадлежащие братьям Бенту Гонсалвиша и его родственникам. В этих богатых имениях Гарибальди и его товарищи встречали радушный прием. Однажды, высадившись у фермы, принадлежавшей сестре президента, и вытащив на берег суда, весь экипаж расположился у сарая. Окончив завтрак, команда разбрелась на работы в разные стороны. У сарая оставался один Гарибальди с поваром. Все шестьдесят ружей по числу людей в экипаже были оставлены в сарае. Никто не подозревал, что в пяти-шести шагах от сарая, в лесу, скрылся со ста пятьюдесятью австрийцами полковник Абреку, прозванный за хитрость куницей. Вдруг, к великому своему удивлению, Гарибальди слышит за собой выстрел и, оглянувшись, видит несущуюся к ним галопом кавалерию. Одним прыжком Гарибальди очутился в сарае; за ним последовал повар. Но неприятель был так близко, что в то мгновение, когда Гарибальди переступил через порог сарая, плащ его был проткнут ударом пики. Он схватил одно из ружей, стоявших в козлах, выстрелил в неприятеля, затем схватил другое, третье и т.д. Ни один выстрел не пропадал даром. Между тем повар заряжал и подавал ружья. Если бы неприятелю пришло в голову ворваться в сарай, дело кончилось бы сразу; но полковник воображал, что здесь заперся весь экипаж, и вследствие этого предположения отступил несколько, продолжая стрелять. Тут скрытые облаком дыма сбежались один за другим многие товарищи Гарибальди. Пять часов продолжалась осада, сопровождаемая непрерывной пальбою. Австрийцы брали сарай приступом; они влезали на крышу, стараясь таким образом пробраться внутрь, но тут же пораженные пулями осажденных проваливались в ими же самими проделанные отверстия. Наконец, получив опасную рану в руку, полковник отступил. Гарибальди имел право торжествовать: он перехитрил “куницу”.
Вскоре была назначена экспедиция в провинцию Санта-Катарина. Приглашенный принять участие Гарибальди поступил под начальство генерала Канаваро. Двум новым, только что построенным шлюпам предстояло выйти в море. Но, по несчастью, выходом из озера владел неприятель. Чтобы обойти это препятствие, Гарибальди, для которого не существовало слова невозможно, придумал комбинацию, удивительную по своей смелости.
План его был в точности выполнен, и оба судна вышли в океан, всегда бурный и неприветливый в этих краях по причине бурунов, свирепствующих вдоль берега.
На судне “Рио-Пардо”, которым командовал Гарибальди, было 30 человек экипажа; судно пришлось сильно нагрузить. Между тем, уже с вечера, когда выходили в море, со страшной силою дул южный ветер, сгущая массу облаков. Чрезмерно нагруженное судно часто совершенно покрывалось волнами. К трем часам следующего дня ветер достиг наибольшей силы. Внезапно набежавшая волна опрокинула корабль набок. Гарибальди, сброшенный с высоты фок-мачты, забыл о собственной безопасности и, как искусный пловец, стал собирать разные плавучие предметы, подавая их товарищам. Тут он заметил, что на Людовике Корнилии была толстая суконная куртка, в которой он не мог плыть. Гарибальди поспешно достал свой нож и разрезал ее на спине; оставалось только стащить ее с товарища. В эту минуту налетевшая волна навсегда разлучила их, и Корнилий, ближайший друг Гарибальди, больше не появлялся. Другой друг его, Эдуард Мутру, пошел ко дну в ту самую минуту, когда Гарибальди протягивал ему руку, чтобы спасти его. Обезумев от горя, поплыл Гарибальди к берегу. “Мир казался мне пустыней, – пишет он, – я сел на морском берегу, опустил голову и плакал”. Из тридцати человек утонуло шестнадцать, и среди них все итальянцы. Жалобный стон заставил несчастного очнуться: оставшиеся в живых напоминали о себе. Они окоченели от холода, многие из них лежали похожие на трупы. Забыв на время свое горе, Гарибальди занялся их оживлением. С огромными усилиями подняв на ноги наиболее слабых, он всех заставил бегать в течение целого часа. Эта гимнастика возвратила им гибкость членов, и они могли отправиться на соседнюю ферму, где жители оказали им гостеприимство. Крушение произошло у берега провинции Санта-Катарина. Вскоре Гарибальди присоединился к авангарду республиканской армии и получил командование голетом для плавания по озеру Санта-Катарина.