Этим они обязаны были всецело Демосфену, и афинский народ наконец оценил по достоинству патриотизм и заслуги своего великого вождя, чьим словам он так долго внимал с таким оскорбительным равнодушием. Как бы раскаиваясь в своем прошлом, он осыпал его теперь величайшими почестями, поручив ему в 337 году печальную, но высокую обязанность произнести надгробную речь над павшими в Херонейском бою и постановив отпраздновать тризну в его доме...

Проходят два года, окутанные непроницаемым мраком, и только с 336 года возобновляются наши сведения о жизни Греции и ее героя. В этом году был убит Филипп, и Демосфен, получив известие об этом неожиданном и радостном событии раньше своих соотечественников, снимает с себя траурную одежду, которую он носил по скончавшейся неделю тому назад единственной своей дочери, и в белом праздничном одеянии, увенчанный цветами, является в народное собрание и поздравляет сограждан со смертью врага и тирана. Он произносит панегирик цареубийце Павзанию и выражает надежду, что греки сумеют воспользоваться благоприятным моментом, чтобы свергнуть иноземное иго. Правда, на престоле Македонии воссел другой царь; но то был, как считали, мальчик, связанный по рукам и ногам внутренними смутами и, наверное, предпочитающий заниматься скорее празднествами, нежели военными походами. Но Демосфен жестоко ошибался: в два месяца этот “мальчик” Александр уладил семейные и государственные неурядицы и, явившись неожиданно в Греции, привел ее сразу и без борьбы к покорности.

Вторая попытка к восстанию была еще менее удачна. На добытые Демосфеном у персидского монарха деньги афиняне повсюду стали образовывать тайные организации, рассылать эмиссаров и развозить оружие, и в 335 году Фивы первыми подняли знамя мятежа. Но движение было преждевременно: не успели еще фивяне разделаться с македонским гарнизоном, расположенным в их цитадели, как под стенами их явился внезапно Александр и, получив отказ на требование капитулировать, взял город приступом. Моментально все государства, в том числе и Афины, поспешили с заявлениями своих верноподданнических чувств; но Александр потребовал выдачи всех главарей национальной партии – Демосфена, Ликурга, Гиперида и семерых других. Трепет объял греков, поставленных перед такой дилеммой: Фокион от имени своих друзей требовал повиновения царскому приказу, утверждая, что участь государства важнее участи его отдельных граждан, а Демосфен настаивал на отказе, напоминая афинянам басню о волке, который потребовал от овец выдачи собак, как необходимое условие мира, а потом перегрыз стадо. Его мнение взяло верх, и к Александру было послано посольство с просьбою о пощаде. Царь долго упорствовал, но второе посольство, предводимое благородным и дружественно к македонянам расположенным Фокионом, умиротворило его, и он согласился заменить выдачу упомянутых вожаков остракизмом двух наименее важных из них.

Так плачевно окончилась вторая попытка греков свергнуть македонское владычество, и Греция перестала существовать как самостоятельный политический организм. Тем не менее, ее лучшие люди не отказывались еще от своих надежд: одни уехали в Персию, чтобы воевать против Александра, а другие, в том числе и Демосфен, остались в Афинах и по-прежнему продолжали трудиться над упорядочением финансов, переустройством морского и военного дела и поддержанием в народе мужества и революционного духа. Мы вскоре увидим плоды этих усилий, а теперь обратимся опять к нашему герою, которому предстояло еще пройти через ряд побед и унижений, прежде чем умереть.

В 334 году Александр, усмирив Грецию, отправился на Восток, где и пробыл все остальные одиннадцать лет своей жизни. За то время преобладающее влияние в политической жизни Греции получили македонофилы, и в волнах наступившей реакции погибли одни за другим наиболее выдающиеся патриоты того времени. Демосфен также не был оставлен в покое: начиная с 338 года, со времени Херонейского сражения, он становится предметом беспрерывных нападений и доносов, но все попытки погубить его разбивались о здоровые инстинкты народа, теперь впервые ясно осознавшего события. Македонофилы наконец решили поставить на карту весь свой престиж и выдвинули против Демосфена своего талантливейшего оратора Эсхина. Это произошло по поводу предложения некоего Ктезифона, родственника нашего героя, наградить Демосфена золотым венком за его гражданские заслуги до, а особенно после Херонеи, когда он один, среди всеобщего уныния и малодушия, настаивал на дальнейшем ведении войны и тем спас страну от неминуемого разгрома. Это-то предложение Эсхин опротестовал как незаконное: оно было сделано не в надлежащее время и мотивировано заслугами Демосфена, которые никоим образом не могут быть признаны за таковые. Вопрос поэтому должен быть обсужден в суде, прежде чем он может быть отдан на рассмотрение в народном собрании.

Эсхин, однако, понимал всю важность делаемого шага и потому решил действовать осторожно, стараясь выждать момент, когда формальное нападение было бы сопряжено с наименьшим риском; он не доводил дело до суда целых шесть лет, пока усиление реакции в 330 году как следствие героической, но неудачной попытки Агиса Спартанского к восстанию, не показало ему, что наступило время нанести удар. В назначенный для рассмотрения Ктезифонова предложения день со всех концов Греции стеклось множество народа, чтобы присутствовать при состязании двух знаменитейших ораторов своего времени и двух ярых противников, которые уже не раз мерялись силами, но которые теперь решили либо пасть, либо погубить друг друга.

Первым выступил Эсхин и в своей обвинительной речи, полной резкостей и инсинуаций, на которые он был несравненный мастер, очертил всю жизнь Демосфена чуть ли не с колыбели, обрисовал его пороки в самом неприглядном свете, рассмотрел его политическую карьеру до последних моментов и указал на промахи, которые он сделал в качестве государственного деятеля. Он втаптывает в грязь частный характер Демосфена и клевещет на его патриотизм, обвиняя его в подкупности и раболепии перед Македонией; он делает Демосфена виновником всех бедствий государства и старается показать, что он умышленно упускал моменты, когда афиняне легко могли бы спастись. Его речь, ядовитая и страстная, но все же великолепная, оказала сильное впечатление на слушателей, но ответ Демосфена круто повернул мнения судей в противоположную сторону. То была знаменитая речь “О венке” – величайшая, какая когда-либо выходила из уст человека. Решительно невозможно передать здесь содержание этого колоссального произведения хотя бы в сжатой форме: то защищаясь от нападок, то, в свою очередь, нападая, то возвышаясь до поразительного пафоса, то опускаясь на самое дно шаржа и карикатуры, чередуя гнев и остроты, угрозы и насмешки, увещания и оскорбления, выражаясь то метафорами, то парадоксами, оратор обозревает всю свою жизнь и публичную карьеру, стараясь показать чистоту своего характера и патриотизма и благотворность своей деятельности. Он защищает политическую программу, на проведение которой он посвятил свою жизнь, и доказывает, как полезна она могла быть для афинян, и как гибельна для македонян. Он сознается, что планы его не удались, но он утверждает, что это случилось не по его вине, а по вине его сограждан, – а главное, тех из них, чьим представителем является Эсхин. Он рисует при этом грустные картины состояния Греции и ее гражданской нравственности, язвительно бичует всех тех, которые пользовались всеобщей деморализацией для того, чтобы продать свою родину, и выставляет свои заслуги в деле изыскания средств для борьбы с врагами как внешними, так и внутренними. Словом, перед нашими взорами проносится вся эпоха, в которую пришлось действовать Демосфену, – со всеми ее героями и событиями, войнами и интригами, победами и поражениями, и среди всей массы аргументов, фигур и картин ясно выделяются личности оратора и его соперника, как два резких контраста, выбор между которыми не может затруднить ни одного любящего свое отечество... Демосфен одержал решительную победу: Эсхин не только проиграл, но даже не получил достаточного числа голосов, необходимого для защиты от действия закона о недостаточно обоснованных и недоказанных обвинениях, – он не имел за собою и пятой части всех голосов и должен был пойти в изгнание, где и прожил до конца своих дней.