По мнению Панина, Павел Петрович должен был быть воспитан как французский дофин, с обычною обстановкою рыцарских характеров, chevallerie и т. п. Эстетическая впечатлительность, слабонервность, с одной стороны, поклонение рыцарским добродетелям: великодушию, мужеству, стремлению к правде, защите слабых и уважению к женщине – с другой стороны, навсегда привились к натуре Павла. На Павле впоследствии сказались все достоинства и недостатки французского воспитания (Е. С, Шумигорский).
Государственный переворот в царствовании Петра III не прошел для семилетнего Павла бесследным. По мнению Шильдера, смерть отца, в связи с предшествовавшими тревожными днями, оставила пожизненный след в душе Павла. Нельзя забывать, что, помимо личных чувствований, многое присоединялось и от нашептываний услужливых приближенных. «Поэтому отныне в уме маленького Павла прочно засело предубеждение против матери. Оно выразилось в непреоборимом чувстве подозрительного страха, сознательного недоброжелательства к лицу, вдобавок якобы похитившему что-то, бесспорно ему одному принадлежавшее по праву рождения… Павел повиновался с покорностью и об известных вещах научился своевременно молчать, но от этого нисколько не выиграли его сыновние чувства по отношению к матери. Между матерью, также не любившей сына Петра от рождения, и сыном лежала глубокая пропасть…»
Критическое отношение к правительственной деятельности матери, сочувствие к личности отца и признание высшего значения «военных мелко-стей» на прусский образец; в то же время смутное чувство боязни и подозрительности к матери, взгляд Панина, что она явилась похитительницей трона в ущерб правам сына, естественно, не могли не находить отклика в тайниках души Павла. «Сатирическое отношение к Екатерине и ее деятельности всегда обосновывалось чувством „законности“, „страданиями вернейших и честнейших сынов отечества“, т. е. всего народа, и Павел постепенно привыкал ставить закон и благо народа во всем его целом, как общественных классов, выше всех случайных факторов… Павел проникался сознанием, что благо народное может быть обережено лишь полнотою монархической власти, а не санкцией олигархических вожделений его воспитателей».
Замкнутость Павла, недоверие к окружающим, постоянные интрижки приближенных и проч. не могли не повлиять дурно на нетвердый и неустойчивый характер Павла: «… чем более и продолжительнее он сдерживался, тем сильнее были его вспышки; веселое, живое его остроумие часто отзывалось желчью, природная доверчивость сменялась, по отношению к одним и тем же лицам чрезвычайной подозрительностью, а боязнь умалить свое значение делала его иногда не в меру гордым и презрительным» (Е. С. Шумигорский).
Приспело время женить Павла, и его женили на принцессе Гессендармштадской Вильгельмине, в крещении – Натальи Алексеевне. Бракосочетание состоялось 29 сентября 17 73 г. Вот отзыв ландграфини-матери о Павле того времени: он был небольшого роста, но не имел слабого вида, был любезен, чрезвычайно вежлив, разговорчив и казался веселым. В разговорах с великим князем она позволяла, шутя, называть его «ein Kindskopf».
Ставши самостоятельным главою семейства, наследник русского престола не принимал, однако, никакого участия в делах государственных и ограничивался тихою, замкнутою семейною жизнью. Впрочем, в нем всегда трудно было усмотреть постоянство и устойчивость: то он стремился сделаться популярным, то бросал это и проявлял отсутствие самого простого внимания к его окружающим. По мнению английского посла Гунинга, в то время у Павла Петровича не было характера: он легко воспринимал впечатления, но он легко их и забывал. Зато часто у него проявлялась раздражительность, принимавшая иногда очень серьезные размеры. Любимым занятием Павла были домашние спектакли, где принимали участие как он, так и его приближенные. В выборе членов своего общества, своих удовольствий и даже в своем образе мыслей он вполне подчинялся своей супруге, Наталии Алексеевне. Вообще последняя была очень честолюбива и не закончись ее жизнь преждевременно чахоткою, неизвестно, что было бы… Великий князь очень любил свою супругу. Казалось, и она относилась к нему так же, но затем скоро обнаружилась ее измена, и притом с человеком, которого Павел любил и считал своим другом. Это был Разумовский. Павел не мог простить и забыть этот гнусный поступок человеку, которому он дарил свое расположение и любовь.
Вот отзыв императрицы Екатерины о великой княгине: «Все у этой дамы доведено до крайности… нет ни добродушия, ни осторожности, ни благоразумия… никого не слушают и все хотят делать по-своему… Долгов у нас вдвое, чем состояния, а едва ли кто в Европе столько получает».
Все это влияло на великого князя очень сильно. Его раздражительность и впечатлительность росли и развивались вместе с подозрительностью и резким обхождением. «Несколько ребяческих и неосторожных выражений, употребленных великим князем, внушили императрице сильное беспокойство…» Однажды за ужином великий князь в поданных ему сосисках нашел осколки стекла. Павел, крайне возмущенный и раздраженный, схватил блюдо и вместе с ним отправился к императрице, где с крайним волнением высказал подозрение по данному поводу.
Находясь не у дел, великий князь начертал в особенной записке свой взгляд на положение государства с указанием мер к его исправлению. Этим сочинением своим, говорит Шильдер, великий князь в глазах матери окончательно уронил свою политическую правоспособность. Екатерина ставила выше всего интересы государства, приносила им в жертву все другие соображения и чувствования и эти начала руководили ею и при решении в данном случае. Признавая невозможным переубедить сына, она оставила наследника в стороне от дел. Не могло это хорошо отозваться и на Павле. Он еще больше замкнулся в себе, предался солдатчине, на все смотрел сквозь темные стекла, раздражительность и подозрительность усиливались, а «минуты просветления становились все реже и реже»… Екатерина стала утешать себя надеждою на внука. Павел тоже питал надежды только на будущее, мечтая сокрушить все то, что создавала его мать. «Поведение великого князя, – пишет английский посол, – в последнее время во многих отношениях до того напоминает действия его отца, что внушает лицам, имеющим возможность судить об этом, неприятные опасения относительно того, каким образом со временем он станет употреблять свою власть».
Великая княгиня Наталия Алексеевна скончалась. Это вовсе не опечалило великого князя. Семейная жизнь была слишком несчастна, и княгиня не заслужила сожаления мужа. Супруга наследника престола скончалась, не оставив наследника. Нужно было искать другую супругу, и великий князь пустился на поиски. Для этого он поехал в Берлин прежде всего поклониться своему кумиру – Фридриху Великому, а затем лично ознакомиться с предназначенной ему в супруги Доротеей Виртембергской. Вот как ее описывает матери из Берлина великий князь: она недурна собой, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно… Насколько Павел восторгался Фридрихом, настолько же Фридрих не был очарован Павлом. «Он показался гордым, высокомерным и резким, что заставило тех, которые знают Россию, опасаться, чтобы ему не было трудно удержаться на престоле, на котором он мог подвергнуться участи отца», – высказался Фридрих.
Гордость и высокомерие Павла хорошо выражены в мнении Thiebault, видевшего его в Берлине: «… вообще высокопоставленные люди наклоняются очень мало, они предоставляют нам сгибать свое тело, причем и сами немножко наклоняют голову, великий же князь поступал совершенно наоборот: он взглядывает на того, кто ему кланяется, и, не наклоняя головы, подымал ее выше…»
Поездка Павла в Берлин и поклонение Фридриху еще более подлило масла в огонь обуревавшего его милитаризма. Несмотря на все старания Н. И. Панина уничтожить или понизить эту страсть, несмотря на систематические старания всех окружающих противодействовать воинским затеям Павла, несмотря на заботы о том же Екатерины, Павел настойчиво проявлял ее. Посещение Берлина в этом отношении очень гибельно повлияло на него. Прусская дисциплина, выправка, муштровка, весь казарменный строй – все это одуряющим ядом подействовало на ум Павла. Это обстоятельство поселило еще больший разлад между матерью и сыном.