Мы знаем отношения императора Павла к Суворову, знаем и великие лавры, которыми покрыла себя знаменитыми боевыми подвигами русская армия под управлением гениального полководца, – знаем и ту черную и жестокую неблагодарность, которою Павел отплатил несчастному умирающему герою-воину. Граф Кемеровский говорит о слышанном им мнении наследника престола Александра Павловича, что государю завидно было, что князь Суворов приобрел такую славу, а не он сам; от сего в нем родилась зависть и ненависть ко всем, служившим в сей знаменитой кампании. Сам великий князь Константин, сподвижник Суворова, не избег немилости Павла… Тяжело вспоминать об этом…
Второе лицо, с которым император Павел вынужден был быть любезным и в силу тех же обстоятельств, – это контр-адмирал Чичагов.
Нужно было послать флот к берегам Англии. Англия просила, чтобы управление флотом было поручено известному адмиралу Чичагову. Был вызван Чичагов.
Утром на вахтпараде государь принял его очень милостиво и ласково. Надлежало Чичагову явиться сегодня же во дворец к государю. За это время успели государю наговорить на Чичагова всякие гадости, а главное, что он намерен перейти на английскую службу. Император был гневен. Как только вошел Чичагов к государю, тот закричал на него:
– Вы не хотите мне служить, вы желаете служить иностранному принцу?… Я знаю, что вы якобинец, но я разрушу ваши идеи! Уволить его в отставку и посадить под арест… Возьмите шпагу его… Снимите с него ордена!
Адмирал спокойно и с достоинством снял с себя регалии, передал адъютантам. Но Павел кипел и гнев его еще больше возрастал.
– Отослать его в деревню с запрещением носить военную форму… Нет, снять с него ее теперь же!..
Флигель-адъютанты бросились и мигом раздели Чичагова до белья. Опасаясь, что император, повышая наказания crescendo, дойдет до Сибири, Чичагов хладнокровно обратился к флигель-адъютантам с заявлением – возвратить ему бумажник, оставшийся в мундире.
– Уведите его, – наконец закричал император. И его увели в белье через залы, наполненные царедворцами, которые еще за несколько минут перед тем поздравляли его с монаршей милостью… Наконец, на пути несчастного адмирала догнали с приказанием императора посадить его в Петропавловскую крепость.
В крепости Чичагов заболел тифом и находился при смерти. Императору успели доложить, что адмирал смирился и раскаялся. Император простил невинного и приказал:
– Извольте навестить господина контр-адмирала Чичагова и объявить ему мою волю, чтобы он избрал любое: или служить так, как долг подданнический требует, без всяких буйственных сотребований, и идти на посылаемой к английским берегам эскадре, или остаться в равелине.
Чичагов выбрал первое.
– Позабудем все, что произошло, – заявил государь при новой встрече с Чичаговым, – не будем больше об этом думать. А все-таки я не понимаю, как вы могли так поступить, в особенности с этим, – указывая на георгиевский крест на мундире адмирала. – Знаете ли вы, на что похож ваш поступок? Это точно я бы напился пьян и стал бы танцевать в этом состоянии… Если вы якобинец, то представьте себе, что у меня красная шапка, что я главный начальник всех якобинцев, и слушайте меня…
– Я знаю, – отвечал адмирал с достоинством, – что вы носите корону, которую нельзя сравнить с красною шапкой и которой, по моим принципам, следует повиноваться.
– В таком случае я вам сейчас дам поручение, позабудем все, что произошло, и останемся друзьями.
Чичагов уехал к английским берегам.
Был и еще раз Чичагов в опасности попасть в крепость и, как и первый раз, спас его Пален.
Готовясь к войне с Англией, император собрал военный совет, куда был приглашен и Чичагов. Государь изложил совету свой план защиты Кронштадта. Граф Пален все время поддакивал: Sehr militarisch Ihre Majestat. Между тем никто из присутствующих ничего не понимал из произносимого Павлом. Окончив, император спросил:
– Что же вы скажете на все это? Я вам позволяю, говорите откровенно.
Чичагов хотел было говорить. К счастью, император зачем-то вышел. Тогда Пален налетел на Чичагова:
– Ради Бога, мой милый адмирал, образумьтесь. Я чувствую ваши намерения, но здесь можно говорить только да и очень хорошо…
По возвращении императора Чичагов заявил, что он ничего не имеет против плана императора и думает, что если англичане войдут в залив, то никак уже не выйдут. После этого император заметил:
– Он исправился, тюрьма ему принесла пользу.
А вот интересный приказ императора 8 февраля 18 00 г.: «Объявить в пример другим строжайший выговор умершему генералу Тренгелю…» Приказ, напоминающий приказ императора Петра III, чтобы все больные матросы вылечились…
Говорят, что, по приказанию Павла, обер-полицеймейстер издал такой приказ: объявить всем хозяевам домов с подпискою, чтобы они заблаговременно, а именно за три дня, извещали полицию, у кого в доме имеет быть пожар!
Запрещено было ввозить из-за границы какие бы то ни было книги, цензура дошла до того, что в церковной песне «На Божественной страже» приказано было одним усердным администратором, ввиду того, что Павел запретил употреблять слово стража, а вместо него приказал произносить караул, слово «страже» заменить словом «карауле»…
Атмосфера становилась слишком тяжелой. Все сословия и все слои общества были вооружены и раздражены. Даже простой народ роптал и считал его нашим Пугачевым… Приближалась какая-то развязка. Это чувствовали даже императрица Мария Феодоровна и Е. И. Нелидова.
А между тем император продолжал странности. Так, одною из мер, которою он считал возможным покончить европейскую войну, было предложение покончить распри поединком государей. Об этом он приказал напечатать в газетах заявление и оно было напечатано. Вот оно:
«Нас извещают из Петербурга, что русский император, видя, что европейские державы не могут согласиться между собою, и желая положить конец войне, уже одиннадцать лет терзающей Европу, намерен предложить место, в которое он пригласит всех прочих государей прибыть – и сразиться между собою на поединке, имея при себе в качестве приспешников судей поединка и герольдов самых просвещенных своих министров и искуснейших генералов, как гг. Тугута, Питта, Бернсторфа; причем он сам намерен взять с собою генералов Палена и Кутузова; не знают – верить ли этому; однако же известие это, по-видимому, не лишено основания, ибо носит отпечаток тех свойств, которые часто ему приписывали».
А. Петрушевский вот как характеризует Павла к тому времени: «Не сдерживаемая никакой внутренней силой прихоть, или увлечение минуты, или упрямство, или все это в совокупности заступало в Павле место серьезного убеждения, а непомерная экзальтация раздувала всякую идею, им овладевавшую, до изумительного увлечения. Впечатлительность, восприимчивость Павла I дошли до такого развития, что настроение его духа никогда не было спокойным и государь постоянно вращался в крайностях, доходя до безграничного великодушия, то до неудержимой страсти, то, наконец, до какой-то слепой ярости. Перемены в нем были беспрестанные, неожиданные и чрезвычайно резкие; чем сильнее было возбуждение, тем круче наступала реакция. Изменчивость эта была тем бедственнее, что каждое движение больной души Павла Петровича тотчас же переходило в дело и решение приводилось в исполнение с такою бурною стремительностью, как будто отсутствие подобного успеха способно было нанести прямой ущерб авторитету верховной власти.
Англичанин Витворт говорит: с тех пор, как Павел вступил на престол, психическое расстройство его стало постепенно усиливаться… В этом обстоятельстве кроется роковая причина многого, что случилось, и та же причина вызовет новые выходки, которые придется оплакивать.
Роджер также заявляет, что Павел Петрович потерял способность правильно мыслить и различать добро от зла.
И. М. Долгоруков великодушно заявляет: простим слабости человека, омраченного и потерявшего почти рассудок… Рассудок Павла был уже потемней, сердце наполнено желчи и душа гнева…