В тот момент Джеймс пожалел, что не увидит отца, когда тот снова ступит на берег. Таким, как в дни прибытия, отец нравился ему больше всего: короткие волосы отросли и начинали кучерявиться, лицо зарастало щетиной и пахло морем.

Отец взял сына за подбородок, чуть сильнее, чем следовало, и заставил посмотреть на себя. Джеймс сжал губы в тонкую полоску, противясь желанию уклониться от грубой отцовской ласки.

– Я горжусь тобой, сынок, – прошептал он. – Поезжай в Итон, стань человеком. Приложи все свои усилия. Стань во сто раз лучше, чем твой отец – бедный грязный матрос. И помни, мальчик мой, ты особенный.

Джеймс обхватил отца руками и сжал изо всей силы. Борьба со слезами была проиграна, и теперь он залил ими отцовскую рубашку. Но у мальчика уже не осталось в сердце места на сожаления.

Мужчина поцеловал его в макушку и произнёс негромко:

– Это не навсегда, сынок.

Потом он встал и направился на кухню, наблюдая за мамой Джеймса. У неё были круглые яркие щёки и блестящие серые глаза. Мужчина стёр пальцем муку с её лица и поцеловал жену в щеку, а когда он поцеловал её в губы, мальчик отвернулся, опасаясь, что мешает чему-то очень личному. Его отец что-то прошептал жене, опустился на колени и поцеловал её в живот. Затем послал Джеймсу извиняющуюся улыбку и распахнул дверь. Мать вздохнула, и устало вернулась к кухонной утвари.

Ланч для Джеймса был скучным и безвкусным. Он ел медленно, ковыряясь в тарелке. Его мать поджала губы и приподняла бровь, дотронувшись до его руки, и мальчик сразу почувствовал себя лучше.

– Ладно тебе, Джеймс. Он вернётся, не успеешь ты опомниться.

Мальчик вздохнул.

– Он не приедет на мой день рождения, даже открытку не сможет послать. Не сможет отвезти меня в школу-интернат и попрощаться, прежде, чем я навсегда уеду.

– Это не навсе...

– Но ведь такое может быть, – сказал Джеймс, сам понимая, что ведёт себя как избалованный ребёнок. Он кинул быстрый взгляд на мамин живот и тряхнул головой. – Он ведь даже не вернётся, когда ты будешь рожать.

У матери задрожали губы, и она заёрзала на стуле.

– Ну конечно он вернётся к тому времени.

Джеймс вздрогнул.

– Что значит «ну конечно»?

– Только то, что рождение ребёнка – это очень важное событие, и конечно твой папа будет здесь, когда придёт время рожать.

Мальчик почувствовал, будто ему дали под дых. Он поджал губы и встал из-за стола.

– Я больше не голоден. Если я тебе понадоблюсь, буду наверху, в своей комнате, – выдавил он.

Мать попыталась погладить его по плечу.

– Ох, Джеймс, я не имела в виду...

Больше мальчик ничего не расслышал, потому что забежал наверх по лестнице, захлопнул дверь и бросился на кровать прежде, чем мать закончила говорить.

 * * *

Мать так и не поднялась к нему, и мальчик был этому рад. Возможно, ей было слишком тяжело подниматься по лестнице, не будучи уверенной, что её приходу будут рады. Мальчик сидел на кровати, поглаживая гладкую золотистую шерсть Мэгги, желая, чтобы эти две недели уже закончились завтра, и, как никогда мечтая поскорее выбраться из этого места. Джеймс представлял, что кусочки и обрывки его снов были правдой, что он был капитаном наводящего ужас пиратского корабля, неважно, как бы он назывался. Сейчас он уже не мог этого вспомнить. А ведь с утра прошло ещё так мало времени.

Если бы он только был моряком, пиратом, он бы отправился на море со своим отцом, когда захотел, и возвращался бы в Лондон только сам того пожелав. Мэгги положила свою огромную голову мальчику на колени, и Джеймс знал, что она понимает все его проблемы.

– Ты ведь будешь здесь, когда я буду уезжать, правда, Мэгги? – прошептал он, почёсывая её за ухом. – Поможешь мне задуть свечи на праздничном торте.

Мэгги просто лежала и мурлыкала. Джеймс решил, что это было «да».

– Но ты ведь не сможешь пойти со мной в Кенсингтонские сады? А один я тоже не могу туда пойти, особенно в такой час.

Небо было тёмным, не считая луны и пары мерцающих звёзд. Смотря в окно из своей комнаты, на грани сна и бодрствования, у Джеймса родилась жуткая идея. То, что его отец назвал бы «плохими манерами». Джеймс ухмыльнулся и вскочил с кровати, сбросив Мэгги, которая громко шлёпнулась на пол. Затем он достал явно слишком большую, красную полинявшую куртку, которую он стащил из полусобранного отцовского чемодана, и набросил её на плечи. Следом примерил фуражку, которую тоже стянул у отца, и на цыпочках вышел из комнаты.

Обычно пол скрипел под его тяжестью, но сегодня половицы просто вопили. Не понятно, как только мать не проснулась. Ещё одна маленькая победа. Входная дверь маячила впереди, как знак, уговаривая её открыть. Мальчик крепко зажмурился, ожидая обычного пронзительного скрипа дверных петель. Но дверь открылась беззвучно, и Джеймс глубоко вдохнул и вышел на туманную улицу Лондона.

Она была пуста, за исключением нескольких заблудившихся прохожих и бездомных животных, которые придавали ночи жуткий оттенок. Туман опутывал его лодыжки, проникал в мелкие трещинки брусчатки, поднимаясь вверх по голеням. Здесь пахло ночью: землёй, сыростью и темнотой. Джеймс засунул руки в карманы и опустил голову, стараясь изо всех сил не обращать внимания на туман, постоянный цокот копыт и проезжающие мимо экипажи. Он был уверен, что внутри не скрывается кто-то с дурными намерениями. Никаких Джеков-Потрошителей, психопатов или желающих его похитить. Это смешно. Мальчик выдавил смешок, дыхание облачком застыло во влажном воздухе, и прижался спиной к кирпичной стене магазина, чтобы ненароком не привлечь внимание не-похитителя.

Чем ближе он подходил к Кенсингтонским Садам (и чем дальше отходил от дома), тем темнее и страшнее становилась ночь. Мальчик как можно плотнее кутался в куртку и уже начинал жалеть о своей бунтарской вылазке. Сады были совсем рядом, и глупо было поворачивать сейчас назад домой. Шаги отдавались эхом, когда он подходил к Садам, а когда ускорил шаг, звуки слились в один сплошной топот. Джеймс подумал, что просто пересечёт ограду Кенсингтона, чтобы можно было смело сказать, что сегодня он тут побывал, а потом развернуться и пойти домой. Но когда он дошёл до изгороди, понял, что хочет большего. Больше всего на свете он хотел сейчас зайти внутрь, погрузиться в растительность и посидеть там в одиночестве, представляя, что рядом сидит отец.

Джеймс глубоко вдохнул, вошёл внутрь и остановился у пруда в центре сада. Он смотрел на него, растягивая момент, смотрел, как над водой поднимается туман. Острые травинки оплетали ноги мальчика, и он упал на них, наслаждаясь мягким прикосновением к шее и спине, и отчётливым запахом воды в воздухе. Он лежал там долго, не позволяя себе разрыдаться, и к своему удивлению понял, что и не хочет плакать. Слёзы были просто ребячеством, реакцией ребёнка, а Джеймс уже чувствовал, что становится взрослым.

Выдающимся человеком, как сказал бы его папа. Истинным сыном своего отца.

Джеймс не верил, что он действительно сможет таким стать, но было приятно снова и снова об этом думать. К тому же, здесь, рядом с водой, его мечты казались более реальными. Будто он просто ждал, ждал, когда отправится в грандиозное путешествие. Рядом был не пруд. Это было море. И он не был школьником, он был моряком. Возможно, даже пиратом. Иногда мальчик представлял, что именно этим и занимается его отец во время своих поездок – ходит по морю, какнастоящий пират. Может быть, когда-нибудь он даже возьмёт с собой сына, и тот сам всё увидит. Сидя в тишине и одиночестве, Джеймс уже был рад, что принял такое глупое решение прогуляться.

– Ты потерялся, мальчик?

Спокойный и властный, но ещё юный голос разорвал тишину и заставил Джеймса запаниковать. Он вскочил на ноги, пошатываясь на трясущихся ногах, и нервно поправил кепку.