Другое дело его внутренняя политика, его отношение к интересам народной массы, которая, собственно, и доставила ему торжество. Двоедушия и вероломства здесь также не было, но была нерешительность, недостаточная определенность поступков, как бы даже непонимание, во имя чего восстало все это хлопство. Вынуждаемый обстоятельствами, он шел на компромиссы с поляками, заходившие иногда так далеко, что они теряли характер компромисса и превращались, казалось, в отступничество. Но не будем слишком строги к человеку, волей судеб поставленному в самом центре “ада кромешной злобы” и чувствовавшему временами свое полное бессилье укротить эти адские силы. Удушливые испарения польско-шляхетской культуры могли затуманить не такую голову.

Нужно подумать только, что представлял в то время русский народ, лишенный иезуитами лучших своих сил, тогдашняя чернь, чтобы понять, как трудно, как невозможно даже было делать вместе с нею какое-нибудь положительное дело! А между тем, для действительного достижения той цели, к которой стремилась чернь, нужно было не только изгнать панов-ляхов, но и заложить новое основание общественного порядка. Чернь же давала массу горючего материала для разрушительной работы и почти никакого – для созидательной. Поэтому всякий раз, когда от войны дело переходило к миру, Хмельницкий как бы отступался от черни. Но не следует забывать, что это отступничество носило дипломатический, бумажный характер, что все время, пока Хмельницкий стоял во главе народа, паны-ляхи не могли возвратить себе прежнего положения на Украине и что “подданные” их сохраняли на самом деле полную свободу. Заключая Зборовский и Белоцерковский договоры, усмиряя чернь, он прекрасно понимал всю недолговечность этих соглашений и готовился к новой войне за свободу усмиряемой им же черни. Чернь узнавала об этом только тогда, когда начиналась новая война, и потому волновалась и обвиняла своего гетмана в измене. Но для нас, имеющих возможность обозреть деятельность Хмельницкого во всей ее совокупности, такие обвинения теряют смысл и значение.

Об успехе. – По дороге на родину. – Тайное совещание. – Арест. – Бегство на Запорожье. – Союз с татарами. – Переговоры и требование Хмельницкого. – Настроение народа. – Сборы польских панов. – Битва у Желтых Вод. – Под Корсунем. – Разговоры. – Изложение обид и неправд. – За веру. – Сношение с Москвою. – Разгар адской ненависти. – Вишневецкий. – Распространение восстания

Итак, мы знаем, что насильник и насилие, учиненное над Богданом Хмельницким, торжествовали во всех законных инстанциях. Оставалось противопоставить насилию силу, взяться за казацкую саблю. Хмельницкий прекрасно понимал, что он будет не один, что на его зов соберутся все эти беглецы, стремившиеся на Запорожье, все те, над кем паны совершили какое-нибудь насилие, и все те, кто хотя бы лично и не пострадал еще, но не был уверен в завтрашнем дне, кто вообще не мог примириться со шляхетскими порядками. А не значило ли это, что весь южнорусский народ готов подняться как один человек, раз только найдется предводитель, способный внушить к себе доверье? Верил ли сам Богдан в успех затеваемого им восстания? Праздный вопрос. Он не мог делать никаких выкладок на этот счет и, конечно, не знал теории вероятности. Он не думал об этом. Не в успехе дело. Успех зависит от массы сложных условий, которые невозможно даже бывает предусмотреть. Об успехе нечего заботиться, так как всякое правое дело в конце концов восторжествует. Не желание успеха побудило его взяться за саблю, а страшная непререкаемая действительность. Она ворвалась в его вроде бы даже хорошо сложившуюся жизнь, перевернула все вверх дном и сделала невозможным дальнейшее мирное существование. Он должен был обнажить свою саблю и сразиться с действительностью, не загадывая много об успехах.

Из Варшавы Хмельницкий отправляется на родину, чтобы покончить со своими личными делами и бежать на Запорожье. Дорогой он присматривается к настроению народа, заводит разговоры об угнетении и при случае высказывает свое решение. “Пусть будет вам известно, – говорит он, – я решился мстить панам-ляхам войною не за свою только обиду, но за попрание веры русской и за поругание народа русского. Я бессилен, но вы мне помогите”. И, вероятно, нередко приходилось ему слышать в ответ: “Берись за оружие, станем с тобою; поднимется земля русская, как никогда еще не поднималась!” Таково было общее настроение хлопов. Затем Хмельницкий старается заручиться сочувствием реестровых казаков. Он собирает несколько десятков своих товарищей по оружию, дает им отчет о своей поездке в Варшаву, о всем, что он видел и слышал, читает тут же похищенную у Барабаша знаменитую привилегию Владислава и спрашивает: “Ужели долее будем терпеть? Ужели оставим в бедствии братьев наших русских, православных? Проезжая по Руси, везде я видел страшные утеснения тиранства; несчастный народ вопит о помощи; все готовы взять оружие; все обещают стать с нами заодно”. Тут казаки припоминают, конечно, и все стеснения, которым подвергаются они от Речи Посполитой, припоминают обиды, насилия от панов и так далее, и так далее, и решают поднять восстание. Но, сознавая, что одним им не по силам будет вести борьбу с могущественным организованным государством, они считают необходимым обеспечить себя предварительно союзником. На Москву нельзя было рассчитывать: она решительно уклонялась от активного вмешательства в польско-русскую распрю. Оставались татары, эти исконные враги казаков. В руках казаков находилась теперь грамота Владислава, разрешавшая им готовить чайки и снаряжаться в поход против татар. Ею можно было воспользоваться и настроить татар против поляков, раздражавших их к тому же постоянной неаккуратностью по части уплаты разных “выкупов”. Так и порешили. На Богдана возложили трудное дело переговоров с ордою и тут же хотели избрать его гетманом, но он отказался.

В то время люди заботились больше о деле, чем о протоколах, и потому до нас не дошло вполне достоверных сведений об этом совещании; но что оно было, это – факт. Между заговорщиками нашелся предатель. Скоро к коронному гетману Потоцкому летел уже гонец с вестями о заговоре. Приказано было немедленно схватить Хмельницкого и держать его под стражей.

Тем временем Хмельницкий распродавал остатки своего имущества и повел на ярмарку в селе Бужин коня. Здесь он был схвачен и, хотя на допросе он успешно опровергал все обвинения и свои слова подтверждал даже свидетельскими показаниями, однако его отдали впредь до дальнейших распоряжений под надзор Кречовскому, переяславскому полковнику. Гетман Потоцкий, раздраженный постоянными восстаниями, не поцеремонился и одним ударом хотел отделаться от нового бунтовщика: он послал предписание казнить Хмельницкого. Но Хмельницкий был уже вне опасности. Кречовский, будущий его сподвижник, не устерег преступника, и он бежал вместе с сыном Тимофеем в Запорожье. Это случилось в 1647 году, с какового и начинается освободительная деятельность Хмельницкого.

Сечевики приняли радушно беглеца, пользовавшегося уже известностью на Украине.

“Смотрите на меня, – говорит он этим завзятым рубакам, – на меня, писаря войска запорожского, старого казака; я уже ожидал отставки и покоя, а меня гонят, преследуют только потому, что так хочется тиранам; сына у меня варварски убили, жену посрамили, достояние отняли, лишили даже походного коня и напоследок осудили на смерть. Нет для меня другой награды за кровь, пролитую для их же пользы; ничего не остается для тела, покрытого ранами, кроме невинной смерти под рукою палача. К вам уношу душу и тело: укройте меня, старого товарища; защищайте самих себя, и вам угрожает то же!”

Такие речи производили сильное впечатление: все эти сечевики были людьми, для которых, в сущности, также не оставалось ничего, кроме смерти. Отважные воины, они, однако, были плохими политиками; а дело, задуманное Богданом, требовало осторожности, такта, а по тому времени – просто хитрости. Нужно было подготовить не какую-нибудь местную вспышку, а всеобщее восстание; поэтому нужно было до поры до времени хранить истинные намерения в тайне, дабы поляки не разведали и не залили кровью еще не успевшего вспыхнуть пламени. Хмельницкий был мастером на такого рода дела. Он посвящает в свои планы только запорожскую старшину, а между простыми запорожцами распространяет слух, что на первых порах предполагается ограничить все дело посылкой депутации к королю. К польским же панам и самому коронному гетману он пишет довольно успокоительные письма. Потоцкий сам не прочь избежать кровопролития; но ему нужна голова Хмельницкого. Он хочет выманить его как-нибудь или по крайней мере затянуть время, чтобы собраться с силами, с каковой целью посылает опытного в подобных делах шляхтича для переговоров. Переговоры ведутся тайно от запорожской “сиромы” и так же тайно Богдан исчезает вслед за тем в Крым – искать союзника. Ему удалось рассеять недоверчивость татар, хотя в залог верности союза пришлось оставить в Бахчисарае Тимофея. На помощь казакам был отпущен Тугай-Бей с ордой.