“По воле и промышлению Бога, в Троице ставимого, и по усердному старанию и побуждению короля, его милости, пана нашего милостивого Сигизмунда III, и их милостей панов сенаторов, духовных и светских, совершилось давно желанное соединение и восстановилась братская любовь между двумя церквами, восточной и западной, с признанием святейшего папы римского верховным пастырем и наместником апостольским”.

А в 1595 году Сигизмунд III издал манифест. Из него явствует не только религиозное, но и политическое значение унии как действительного средства для слияния двух народов.

“Наше величайшее желание, – говорит король, – состоит в том, чтобы мы могли пребывать со своими подданными в единой вселенской церкви, под одним истинным пастырем, чтобы славить Бога едиными устами и единым сердцем, чтобы, пребывая в таком соединении, по долгу христианства водворять в народах одной и нераздельной Речи Посполитой согласие, единство и любовь, эти верховные и общие блага, и чтобы тем сохранить и укрепить целость государственного союза”.

Весть об унии вызвала всеобщий ропот и негодование среди русских. Поместные дворяне, придерживавшиеся еще православия, отправляя на генеральный сейм (1596 года) депутатов, поручили им просить короля, чтобы епископы, отступившие от православной веры, были лишены сана и на место их назначены новые. Оппозиция, как видим, весьма скромная. Во главе ее становится князь Константин Острожский. Но король отверг эту просьбу. Тогда русские депутаты написали протест, в котором изложили притеснения и обиды, претерпеваемые русским православным народом. Сейм не допустил чтения этого протеста. Польская конституция делала возможным еще один выход. Протесты и просьбы были занесены в актовые книги, с них сняты копии и разосланы по воеводствам. Таким образом, депутаты представляли дело на усмотрение всего народа. Это было нечто вроде обращения к народу, в котором происходило уже сильное брожение и даже открытое возмущение. Сигизмунд не отступал от своего “душеспасительного” дела и еще настойчивее стал стремиться к осуществлению унии. Он велел митрополиту Киевскому Михаилу Рогозе созвать немедленно собор в Бресте и решить окончательно всеобщее присоединение. К участию на этот собор были допущены все подданные православного исповедания. Съехалось множество духовных и светских лиц. Собор разбился на две партии: сторонников православия и сторонников унии. Каждая из них заседала отдельно и постановила прямо противоположные решения. Православные лишили митрополита и епископов, изменивших православию, сана и власти, постановили просить короля не делать насилия над русским народом, опубликовать декрет о низложении принявших унию иереев и предложить повитовым сеймам отправить на общий сейм и к королю депутатов все с теми же просьбами. Сторонники же унии торжественно признали соединение церквей под верховенством папы, лишили сана епископов, не признавших унии, и прокляли их и их сообщников.

Дворянство больше шумело; да едва ли оно, уже в значительной степени распропагандированное иезуитами, и могло оказать какое-нибудь более решительное противодействие. Духовенство распалось надвое: низшее хотя и крепко стояло за православие, но не имело силы, а высшее больше тянуло к унии. Городское сословие в политическом отношении было бессильно. В своих местных делах оно пользовалось самоуправлением. Но вопрос об унии был вопросом общегосударственным, и, конечно, у мещан не спросили, желают ли они принять ее. Однако как люди, всецело приверженные еще религии своих отцов, они не могли пассивно отнестись к насилию над своею религиозной совестью. Все, что они могли сделать, не выходя из своего круга, – это блюсти православие в своем приходе, наблюдать за духовными пастырями, отражать всякие вылазки со стороны униатов или католиков, пытавшихся при случае насильно завладеть церковным имуществом, открывать православные школы и так далее. Братства – например, львовское, виленское и другие – представляли именно такие общины, при посредстве которых мещане выступали на защиту своих религиозных интересов. Однако, как бы ни было существенно значение этих братств, в борьбе русского народа с шляхетско-католическим миром главная роль принадлежит не им. Религиозные гонения и притеснения только разожгли новым светом ту борьбу, которую казаки и простой народ, превращавшийся в минуты восстания в казаков, вели со шляхтою и целой Речью Посполитой вследствие стеснения прежних вольностей и экономического угнетения. Отдельные вспышки недовольства, отчаянные взрывы негодования, страшная месть, насилие за насилие, изуверство за изуверство, – все это благодаря религиозному элементу получало, во-первых, всеобщий, а во-вторых, – более возвышенный характер. Религиозные притеснения подсушили отсыревший порох экономического недовольства, и Украина запылала от Львова и Люблина до побережий Псла и Ворсклы. Об этих отдельных вспышках, первое проявление которых почти совпадает с провозглашением церковной унии и которые послужили как бы подготовительной школой к великому восстанию при Хмельницком, нам необходимо упомянуть хотя бы самым беглым образом.

Восстания против панов чередовались с отважными морскими походами против турок и разгромом побережных турецких городов. Словно какой-то неукротимый дух овладел народом и неотступно требовал кровавых разрушительных дел. В 1593 году во главе восстания становится шляхтич Косинский. К нему стекаются толпы казаков и хлопов из Киевского, Брацлавского и Волынского воеводств. Он разоряет панские имения; при этом обязательно захватывает всякие документы, “привилегии и мемвроны” и предает их огню. “Какие документы, – говорили мятежники, – земля – наша! Мы отстояли ее от орды, нам она и принадлежит!” Косинский погиб. В предупреждении подобных вспышек сейм принял ряд стеснительных мер. Самовольные сборища, “купы”, производящие бесчинства, были объявлены вне закона, и каждый имел право, не дожидаясь никакого разрешения, уничтожать их собственными усилиями, а также ловить беглых хлопов и приневоливать их к труду, пока не отыщется владелец. В 1596 году во главе восстания становятся Лобода и Наливайко. К восстанию этому имел, по-видимому, какое-то отношение и князь Острожский, защитник православия. Наливайко, красавец и храбрец, душа восстания, громит и грабит преимущественно двух поборников унии, Кирилла Тарлецкого и Симашко, и находит безопасный приют во владениях упомянутого князя, у которого брат его служил в качестве домашнего священника. Наливайко заставила взяться за оружие личная обида: магнат Калиновский отнял землю у его отца и избил последнего так, что тот умер от побоев. “А ведь он у меня один был! – восклицает Наливайко в оправдательном письме к королю. – Один! И паны отняли его! Кто может возвратить сыну отца! Или паны не понимают, что подобные преступления не прощаются~” Когда и это восстание было подавлено, масса казаков и хлопов устремилась на Запорожье и отсюда предпринимала дерзкие походы против турок и татар, ходила “заживать, – как говорилось тогда, – рыцарской славы”. Походами против турок в особенности прославился знаменитый казацкий предводитель и весьма крупная личность – Петр Конашевич-Сагайдачный. При нем казаки отваживались переплывать Черное море, нападали на побережные города Малой Азии, появлялись в окрестностях самой столицы и “окуривали мушкатным дымом” твердыню мусульманского владычества в Европе. Поляки ничего не могли поделать с ними. Они ограничивали число реестровых казаков, низводили его всего до одной тысячи; но все эти ограничения оставались на бумаге. Наконец, в критическую минуту во время войны с Москвою сам король вынужден был обратиться за помощью к казакам, и двадцатитысячное казацкое войско под предводительством Сагайдачного спасло королевича Владислава от неминуемой гибели под Можайском. Сагайдачный весьма умело воспользовался этой услугой. Правда, он удерживал казаков от восстания против панства, но в то же время упорядочил их внутренний быт, отстоял их независимость от польских властей, значительно увеличил их численность и, что в особенности важно, восстановил православную иерархию, воспользовавшись проездом через Киев иерусалимского патриарха, который посвятил в сан киевского митрополита Иова Борецкого; таким образом, русское духовенство получило снова независимую организацию и могло вступить в борьбу с римско-католической пропагандой. Эти мирные успехи привели к тому, что в 1625 году казаки выступили перед сеймом с довольно смелыми требованиями относительно обеспечения древней православной веры, казацких вольностей и тому подобного. Поляки послали против них войско и принудили их подписать Кураковский договор на урочище Медвежьи Лозы, в силу которого число реестровых казаков снова низводилось до шести тысяч; им запрещалось ходить на море, заключать договоры с соседними державами, вмешиваться в дела, не относящиеся к войску; дозволялось жить в панских имениях только с согласия владельца; войско ставилось снова под власть гетмана, утверждаемого королем. Исключенные из реестра (“выписчики”) не могли примириться с таким договором. Они по-прежнему предпринимали морские походы и в 1630 году подняли восстание под предводительством Тараса Федоровича, но реестровые казаки, по-видимому, не поддержали его; он попал в руки врагам и был казнен. В 1632 году умер король, и казаки посылали послов на сейм; они заявляли свое желание видеть на польском престоле королевича Владислава. “Всем известно, – говорили они, – что мы в царствование покойного короля терпели большие несправедливости, неслыханные оскорбления и находились в великом огорчении оттого, что униаты вступают в наши права и вольности, пользуясь покровительством некоторых знатных особ, причиняют много утеснений нам, казакам, и всему русскому народу”. Изложив свои требования относительно “обеспечения веры”, они заканчивают так: “Если же, сохрани Боже, сталось бы иначе, то мы принуждены будем искать других мер удовлетворения, а мы того не желаем~” Домогательство казаков участвовать в выборе короля было встречено панами крайне недружелюбно. “Одному только шляхетскому сословию Речи Посполитой, – отвечали они, – принадлежит право избрания короля; что же касается греческой религии, то паны сенаторы сумеют найти верные средства, ведущие к успокоению недоразумении и к удовлетворению последователей греческой религии”. Казакам не понравился такой ответ. “Как ни прискорбно для нас, – говорят они на следующем сейме, – то обстоятельство, что нас удаляют от избирательства, но еще прискорбнее, что вот уже более тридцати лет каждый сейм молим и слезно просим об успокоении нашей древней греческой церкви; ~но нас водили, откладывали решение дела от сейма до сейма~ Теперь мы поручаем нашим послам слезно просить Речь Посполитую и усиленно домогаться, чтобы наш русский народ оставался при своих правах и свободе~”. Затем они жаловались на разные нарушения казацких прав и требовали восстановления их. Между тем поляки, чтобы удержать казаков от морских походов, выстроили на Днепре небольшую крепость Кодак. Некто Сулима, возвращаясь в 1635 году из похода, напал на нее и уничтожил весь гарнизон. Вспыхнуло восстание. К Сулиме стекались толпы выписчиков и хлопов, но реестровые казаки не поддержали восставших. Они хитростью проникли в табор Сулимы, схватили его и выдали полякам. Их похвалили за верность – и только. Казаки снова и снова посылали послов на сейм, заявляли свои неудовольствия и требования; паны снаряжали комиссии, вели переговоры, стращали их мечом. Тем временем выискался новый предводитель. В 1637 году Карп Павлович Гудзан, известный под именем Павлюк, возвратившись из похода против татар и узнав, что делается на Украине, напал на Черкассы, главный центр реестрового казачества, захватил пушки и перевез их на Запорожье. Затем он обратился к народу с воззваньем, в котором приглашал всех идти в казаки. Скоро на его сторону стали переходить и реестровые полки. Восстание разгорелось по обе стороны Днепра. На мирные предложения панов казаки отвечали, что они “уже не позволят более выписывать себя, уменьшать свое сословие да дурачить себя комиссиями”. Однако под Кумейками, а затем Боровицею они были жестоко разбиты. В казацком лагере обнаружился роковой разлад, реестровые принесли повинную и выдали полякам предводителей Павлюка и Томиленка; другие успели бежать. Потоцкий, коронный гетман, нещадно казнил попавшихся ему в руки казаков и кричал: “Теперь я сделаю из вас восковых!” Сейм порешил лишить казаков разных привилегий, дарованных прежними королями, а со временем уничтожить даже самое их существование. Но бежавшие Острянин, Скидан и Гуня снова собрали разбитые и разогнанные толпы народа и в следующем же 1638 году восстание вспыхнуло с новой силой в левобережной Украине. Здесь, под Голтвою, Лубнами и в особенности в устье Старицы, казаки с замечательным упорством и отвагой отражали нападения поляков, но, лишенные возможности перейти в наступление и обессиленные голодом, принуждены были сдаться на усмотрение победителей. Несколько месяцев спустя казацкая рада собралась на урочище Маслов Став слушать решение короля и Речи Посполитой. Казаки не смели просить теперь о вольностях и привилегиях. Благо, если победители оставят им жизнь и имущество. Так и случилось. Паны лишили их прежних прав и даже права иметь выборную старшину. Они старались низвести казаков до почти хлопского состояния. “Ни чести им (казакам), ни славы не было, – говорит украинский летописец, – беда их сталась хуже турецкой неволи, полковники и все старшины-шляхтичи обращались с ними как с рабами, приказывали топить себе печи, ходить за лошадьми и собаками, чистить дворы их~”