Поезд замедлял ход, собираясь сделать остановку. Кое-кто из пассажиров вставал, снимал с верхних полок чемоданы, увязывал узлы или облачался в халат и куртку из темной ткани. Женщины раскрывали сумочки, с которыми никогда не расстаются и, поглядевшись в зеркальце, доставали пудру в бумажных обертках. Попудрив нос, критически себя разглядывали.

Пассажиры смотрели в окна. С левой стороны по ходу поезда, над густой порослью леса, вырисовывалась городская стена, за ней высилась пагода с едва заметными издалека ажурными переплетами. Вряд ли пассажиры видели ее впервые, но для одних башня была вехой, означающей конец путешествия, для других – мерилом их пути, наконец, у третьих она возбуждала, как в детстве, любопытство, и они, показывая пальцем, восклицали:

– Пагода! Пагода!..

За окнами проплыла зеленеющая роща, где звонко пели цикады. Поезд пошел еще тише и через мгновение резко затормозил у платформы.

Из вагона вышел высокий человек лет тридцати с гордой осанкой. Из-под полей соломенной шляпы светились глаза, живые и проницательные. Вещей у него не было – только портфель, зажатый под мышкой, – и в помощи носильщика он не нуждался. Молодой человек не суетился, как другие пассажиры. На перроне, где сразу же после прихода поезда поднялась обычная вокзальная сутолока, он напоминал одинокого журавля среди мелких щебечущих пташек. Он вышел с вокзала, протиснулся сквозь толпу рикш, зазывавших седоков, и зашагал по песчаной дороге вдоль реки.

На противоположном берегу высилась городская стена. Древняя кирпичная кладка почти сплошь покрылась мхом, и сейчас, в лучах заходящего солнца, казалась темно-зеленой, словно чайные листья. Уходившая ввысь пагода гордо возвышалась на фоне синего неба, нарушая картину унылого однообразия.

Рева была довольно широкой, но совершенно спокойной. В ней, словно в зеркале, отражались небо и городская стена, казавшаяся гораздо красивее, чем в действительности.

По мере того как мужчина удалялся, вокзальный шум постепенно затихал, пока наконец не исчез. У молодого человека возникло какое-то необычное ощущение, уши давила непривычная тишина, словно окружающий воздух был сильно разрежен. На стенах пагоды, на реке – на всем лежала печать седой старины. Но в этой старине было немало привлекательного, и суетные мирские дела, казалось, уплывали куда-то в туманную даль, словно легкие облачка на край неба. Человек остановился, приподнял шляпу, внимательно осмотрелся и подумал: «Как мне дороги эти старинные стены и рвы! Рвы подобны артериям старика, по которым течет старая кровь. Но я волью в них свежую кровь и верну моему городу цветущую молодость. И когда в жилах его не останется ни капли старческой крови, а взору откроется прекрасный облик седой старины, ничто в мире не сможет сравниться по красоте с моим городом!»

Мысли о будущем укрепляли его решимость и отвагу. Он вытер платком выступивший на лице пот и снова зашагал. Миновав мост, вошел в городские ворота. Улица была очень узкой, солнце сюда почти не проникало. Если по улице навстречу друг другу проезжали рикши, то пешеходам приходилось вплотную прижиматься к лавкам и домам, чтобы не оказаться раздавленными, и все же они постоянно подвергались опасности. Приказчики с засученными рукавами сидели за прилавками и от безделья лениво обмахивались пальмовыми веерами. у пешеходов тоже, казалось, не было дел, и они беззаботно прогуливались по улицам. Иногда откуда-то вдруг появлялись голые ребятишки и с пронзительным визгом стремглав неслись друг за другом. Только это и нарушало атмосферу покоя, да еще стремительный бег рикш с непрерывно звенящими колокольчиками, так не гармонирующий с царившим здесь покоем и торжественностью. «Сколько лет не был я здесь, а ничего не изменилось. Только рикш с тележками, сверкающими черным лаком, стало больше. Прохожие все так же медлительны, – раздраженно думал молодой человек. – Медлительность передается из поколения в поколение, – пешеходы, как и прежде, движутся неторопливо, преграждая друг другу путь на узеньких улочках». Чуть ускорив шаги, мужчина то и дело отходил в сторону, чтобы избежать столкновения с пешеходами или экипажами. Его рубашка давно взмокла от пота, но лишь заметив, что одного за другим обгоняет прохожих, он почувствовал, как быстро идет.

Вдруг мужчина остановился, снял шляпу и почтительно окликнул прохожего:

– Господин Гао!

Это был человек лет пятидесяти, высокий и очень худой, с лицом землистого цвета и глубокими морщинами на лбу. На нем была рубаха из легкого полотна и темная куртка с изображением дракона. Сквозь большие круглые очки виднелись близорукие глаза. Над верхней губой торчали густые черные усы. Хотя господин Гао Цзюй и был близорук, он еще издали разглядел Дин Юй-шэна и подумал: «Вернулся! Говорили, будто он собирается школу открыть. Значит, это не слухи. Но лучше с ним не встречаться. Пожалуй забыл уже, как ходил ко мне на уроки. Л может быть, как и прежде, поносит нас, стариков. Что у нас с ним может быть общего?» – Так думал учитель, шагая по обочине улицы навстречу крестьянину с коромыслом, нагруженным кореньями лотоса. Гао Цзюй смотрел прямо перед собой; сейчас он поравняется со своим учеником и пройдет мимо.

Однако бывший ученик заметил господина Гао, остановился и учтиво окликнул его. Тому оставалось только изобразить удивление и радостно воскликнуть:

– А, Юй-шэн, давненько не виделись. Вы что же это, на лето приехали, а потом до свидания, так что ли?

– Нет, я не собираюсь больше уезжать. Решил со своими друзьями открыть здесь среднюю школу.

– Что ж! Дело хорошее! Помню, у нас и раньше об этом поговаривали.

Гао Цзюй хотел откланяться и уйти, но Юй-шэн продолжал разговор:

– Мы решили осуществить наш план в соответствии с нашими идеалами. Конечно, у нас будут трудности. Ну что ж, придется почаще обращаться за советом к вам, господин Гао, – у вас ведь богатый опыт.

Гао Цзюй улыбнулся не то скромно, не то пренебрежительно и ответил:

– Э, не те теперь времена. Наш опыт, как вышедшее из моды платье, которое бросили на самое дно старого сундука. Какая польза от нашего опыта вашей новой школе! – И, немного помолчав, добавил: – Но школа – дело нелегкое: с каждым днем все больше проблем. Раньше, когда вы учились, все было как-то прочно. Теперь все изменилось. Иногда просто не знаешь, как поступить, а посоветоваться не с кем!

– Вы, господин Гао, скромничаете. У вас самого большой опыт, а опыт остается опытом во все времена.

Юй-шэна слегка раздражали пессимистические нотки в голосе учителя.

Господин Гао Цзюй между тем пытался побольше выведать у Юй-шэна:

– Ну, а как у вас с финансами, все уже небось урегулировано? Иногда самые благие намерения после столкновения с финансовой проблемой рассеиваются, словно дым.

– Мы уже составили смету. Повседневные расходы будут покрываться за счет учеников. А на первоначальные затраты пойдут пожертвования – они уже собраны.

– А смогут ли ваши доходы покрыть расходы?

– Меня с моими друзьями объединяют общие интересы – это главное. А жалованье большое нам не нужно – мы ведь не обременены семьями. Некоторые из нас вообще не нуждаются в деньгах…

– Не нуждаются в деньгах?

Гао Цзюй ушам своим не верил. Помедлив, он заметил с улыбкой:

– По всему видно, что вы горите желанием просвещать народ. Похвально, похвально! Ну что ж, до свидания!

С этими словами он поклонился и, слегка покачиваясь, пошел дальше.

– До свидания, господин Гао!

Учитель Гао вошел в чайную. Большинство мест было занято. Любители чая в час, когда на землю ложились тени и солнце клонилось к западу, после плотного домашнего обеда, выкурив кальян, полакомившись арбузом и кореньями лотоса, направлялись в чайную, шли степенно, медленно, не ощущая жары, без единой капельки пота на лицах.

Среди посетителей оказался уездный инспектор школ Лу Чжун-фан. Он уже выкурил кальян и собрался уходить, когда увидел Гао Цзюя: