Какое-то ощущение легкого дружелюбия коснулось кожи Анны. Пёс лениво поднялся, потянулся, припадая на передние лапы, и пошёл по направлению к старому тополю.

— Ничего, ты вернёшься, я знаю, — сказала ему вслед Анна. — Они — вы — все возвращаетесь, время от времени, или кто-то новый появляется. Но я совсем не боюсь. Мне даже жалко всех — им страшно, и меня не замечают, а я — вижу и не боюсь. Я же дома — поэтому НЕ БОЮСЬ!!!

Первой была девочка лет десяти в детском ситцевом купальнике, стоящая на углу дома. Анна кинулась к ней, на секунду представив: вот они — привычные заботы, радость, хлопоты быта, разговоры вечерами, счастье, защиту, жизнь! — ребёнок повернулся и — девочка освещена ярким солнцем! Вокруг сумрачная тень, а у неё лучи золотятся в волосах, отблёскивают в глазах! Девчушка прикладывает ладошку ко лбу, щурится, смеётся и бежит. Мимо Анны, не замечая её. Бежит куда-то…

…Оля! Вернись, вода холодная… мы уже собираемся уезжать!

…мама! я ещё разочек окунусь… ещё разочек… ещё один… последний разочек… последни-и-ий…

Это было жутко, страшно, безнадёжно и… совершенно реально… и так чуждо — здесь!

Женщина с потерянным взглядом, измотанная жизнью, разочарованная, измученная в стареньком домашнем халатике. Смотрится в витрину, расчёсывает изрядно поседевшие волосы щёткой.

Ах, если бы я была лет на десять моложе… Я всё сделала бы иначе, и он любил бы меня по-прежнему, и мы были бы счастливы… Жизнь так пуста…

Анна сочувственно гладит женщину по плечу, но та ничего не замечает.

Старик с трясущейся головой, мерзкий на вид, франтовато и совсем уж старомодно одетый. Почему-то в соломенной шляпе с низкой тульей. Солома нелепо торчит сбоку колючими иголками. Шаркая ногами, прогуливается вдоль по Московской улице, самодовольно ухмыляясь и постукивая тросточкой.

…девочки мои… такие сладенькие, аппетитные… длинные ножки, упругие попки, податливые грудки, розовые ротики… как люблю девочек… двоих, троих сразу… Деньги… я дам много, много денег… для вас это большие деньги, а для меня… девочки всё сделают за деньги… всё, что захочет папик, сделают мои сладенькие… как захочет, сделают… блондиночки… черненькие… рыженькие…

Гадливая похоть захлёстывает Анну, и она старается держаться от старика подальше и не слышать его бормотания. Как хорошо, что ему нет никакого дела до неё!

Молодая пара — красивая, счастливая. Новенькие обручальные кольца блестят, пальцы рук крепко переплетены. Они всегда сидят рядом где-нибудь — на скамейке, на бордюре, просто на траве. И всегда смотрят друг другу в глаза. Через плечи перекинуты ремни безопасности самолётных кресел.

…Ты любишь меня? — Да, а ты? — Конечно да! — Я так боюсь летать! — Ничего, милая, всё будет хорошо! — Мы всегда будем вместе? — Да, всегда, родная! — Вечно? — Вечно! До самой смерти. — Не говори так! — Нет, не буду, просто будем рядом вечно… вечно… вечно…

Любовь, восторг, счастье, рев турбин, свист падающего лайнера… Они сидят рядом, вдвоём и им нет дела ни до кого. Анна с нежностью смотрит на молодых, и проходит мимо. Зачем мешать?

Неясные мимолётные тени, неожиданно появляющиеся то тут, то там. Они живут искорками своей жизни… сполохами. Анна пытается уловить их настроение и мысли, чтобы потом (вечером, при свете свечи!) перенести их на бумагу. Но всё настолько смутно, что иногда она задумывается — не её ли это мысли, придуманные в бреду одиночества? Что же всё-таки происходит здесь, с ней?

Не дойдя до дерева пары метров, старый Пёс исчез, просто растворившись в воздухе…

Анна, вздохнув, подошла к мангалу. Сняла с шампуров готовые картофелины. Поставила миску с картошкой в пластиковый пакет-маечку. Побрызгала на огонь водой. Щурясь от дыма, прихватила полотенцем и убрала с решётки кастрюлю. Пристроив пакет на сгиб локтя, взяв двумя руками кастрюлю с супом, по-хозяйски оглядела свою «полевую кухню». И пошла к себе, в квартиру, в тишину и домашний уют.

Вечером она привычно зажжёт свечи. Одну поставит на подоконник. Вторую на стол. Нальёт себе в кружку персиковый сок. Возьмёт чистый лист бумаги и начнет писать. Писать о том, что произошло, о том, что помнит из прошлого, записывать свои мысли и ощущения. И это будет правильно…

Призраки сегодня не беспокоили, и взгляд этот отвратительный тоже исчез куда-то, только Пёс составил компанию (неужели он всё-таки меня видит?). Это был хороший день…

День?..

Неважно!

Подумаешь, фифа какая! Вылетела из тумана, налетела на Сашку, стукнулась лбом о ружьё и свалилась в обморок. Просто нежное создание, да и только! У Ильи даже руки затряслись от испуга — никогда в жизни он не видел, чтобы люди в обморок падали. Как от наркоза отходили — видел. Как отключались после изрядной порции спиртного — видел. Как наркоманы вырубаются — тоже довелось наблюдать. Более того, как-то на глазах у Ильи, сосед по палате грохнулся в эпилептическом припадке. А тут — обморок. Просто девятнадцатый век какой-то…

«Расстегните у графини корсет! — глумливо пропел кто-то в голове. — И потрите ей виски одеколоном! Вы же видите, граф, она без чувств!»

И что делается в таких случаях? Голову надо держать выше ног или, наоборот, положить тело так, чтобы ноги пациента были выше головы? Лить на лохматую башку воду, или, наоборот, согревать обморочную девицу с синяком под глазом и камушком в пупке?

Слабонервную девицу, свалившуюся Илье и Сашке, как снег на голову, усадили спиной к рюкзаку и побрызгали в лицо водой. Сашка пустил, было, слезу, но Илья резко оборвал его, приказав достать из рюкзака водку и бутылочку «Пепси». Сашка послушно полез в рюкзак. Странно, но даже в обмороке (или у неё это от удара в голове помутилось?) девица крепко сжимала пистолет. Илья попытался разжать пальцы, но они, как закаменели. Ладно, чёрт с ней… пистолет всё равно на предохранителе. Сашка вдруг ловко вытащил обойму и щёлкнув предохранителем, передёрнул затвор. На асфальт выпал патрон и откатился в сторону. Сашка понял его, вставил в обойму, а потом стеснительно сунул в карман обморочного создания. В кармане что-то металлически звякнуло.

— Очухается и перестреляет нас обоих, — недовольно фыркнул Илья.

— Нет, она не умеет… — почему-то печально ответил Сашка.

— Ладно, хрен с ним, пистолетом… поверю на слово. Значит, так, Сашка… смешаем водку с «Пепси» и вольём ей в рот.

— Невкусно получится, — робко сказал Сашка. — Девушки такое не пьют.

— От неё за километр несёт перегаром и пузо облёвано. Так что, не волнуйся. Опохмелим эту сильфиду… эх, зубы бы ей разжать, да поломаем мы их… лей, как получится!

Девица закашлялась и оттолкнула пластмассовый стаканчик. Удивительно, но первым делом она спросила Илью, склонившегося над ней, опираясь на палки:

— Ты чего, на лыжах покататься собрался?

— Ты пей, давай, — ответил Илья. — От тебя жутко воняет. Прополощи рот.

Девчонка скривилась и действительно взяла из рук Сашки бутылочку. Прополоскав рот она выплюнула «Пепси» на асфальт и отхлебнула ещё.

— Что за дрянь вы мне вливали?

— То же самое, но только с водкой. Кстати, пиво есть, последняя банка. Будешь?

В животе у девчонки, — теперь Илья ясно видел, что это самая, что ни на есть девчонка, лет шестнадцати, — в животе у неё заурчало так, что Илья невольно улыбнулся.

— Голодная?

Девица не ответила, присосавшись к бутылке. Илья взял в руки банку «Балтики 7», обтёр верхушку носовым платком и открыл. Девица, заколебавшись на секунду, взяла банку и сделала глоток. Лицо её наконец-то начало розоветь. Илья аккуратно долил в стаканчик водки, привычно прижимая его к груди предплечьем и придерживая кончиками пальцев скрюченной кисти. Передав бутылку «Матрицы» Сашке, он выпил и, крякнув, сунул стаканчик в карман.