А вот и она пропала.
Я возвращался назад в жару стыда. Я размахивал руками, стонал от неловкости и произносил покаянные речи, переживая наш разговор еще и еще раз, и находя хорошие, убедительные слова… Но, поздно, поздно, поздно! Иногда изнутри вдруг поднималась ядовитая желчь — девчонка, дурёха, да как ты смеешь лезть в мою душу и рыться там! Но через мгновение мне было уже глубоко наплевать на то, что она вывернула меня всего наизнанку и увидела всё то, что накопилось в моей дурацкой жизни… Мне просто хотелось видеть её, говорить с ней, держать в своей руке её теплую нежную ладошку.
Я ругал и пилил себя, изнемогая под свинцовым бременем случившегося, и почти физически чувствовал какую-то равнодушную бетонную глыбу, давившую грудь, а перед взором неотступно стоял взгляд зеленых беспощадных глаз.
Да простит меня читатель, но я опущу все дальнейшие события этого дня. Смутно помню безуспешные попытки Киса расшевелить и отвлечь меня. Добрый кот ни о чем не расспрашивал, а лишь качал головой и шумно вздыхал, сокрушенно поедая отвергнутого мною рябчика. Наконец он глубокомысленно произнёс: «Шестнадцать лет, они и в Африке шестнадцать лет» — и заснул…
Настало утро, принеся с собой головную боль после бессонной ночи, и обнаружило меня сидящим у окна в состоянии черной меланхолии и обсыпанном пеплом от трубки. Всю ночь я репетировал, как пойду к Лине, и страшно боялся, что она не станет слушать. Сердце то сжималось в тоске, то начинало учащенно биться, мысли путались и разбегались. Вихрь сомнений, страха, ожидания, словом, всей гаммы чувств нёс и кружил меня, и лишь одно ощущение ВИНЫ было стойким и неизменным…
И не помогало мне то, что ничего, НИЧЕГО не было такого, что могло бы послужить поводом для появления этого чувства.
Ровное жужжание послышалось в воздухе. Оно становилось все сильнее и сильнее, и передо мной повис на уровне подоконника огромный золотой жук. Грозно гудя, он бросил в окно какой-то сверток, упавший мне на колени, и улетел. Развернув плотный хрустящий пергамент, я увидел белый шарф, аккуратно сложенный заботливыми руками и заставивший замереть всю мою душу. Сверху лежала записка. Онемевшими руками я торопливо развернул ее.
— Рыцарь! Вам пора уходить. Время не ждет.
Я долго думала и прошу извинить меня за то, что произошло. Мне нельзя было делать это…
Не хочу, чтобы мы расстались так глупо и неловко. Провожать вас я не смогу.
Выходите сразу же, как окончательно рассветет.
Знаешь, пожалуй, «всё к лучшему в этом лучшем из миров»… Может быть, я смогу помочь вам в вашем деле, хотя, ничего нельзя сказать наперед.
Что-то я пишу всё не то. Но пусть уж будет, как будет. Не сердись, а если все-таки сердишься, то…
Впрочем, зачем скрывать?
Ты мне очень нравишься.
Я жалею, что я — не твоя девушка.
Прощай!
Весь день мы шагали по степи, раздвигая руками и лапами высокие хмельные травы. Метелки гладили по лицу, словно утешая страдальца, каковым я, безусловно, являлся. В самом деле, не успели мы выйти к воротам замка, как, невыносимо гремя цепями, упал подъемный мост, и волей-неволей мы ступили на его отполированные временем бронзовые плиты обшивки с благородными зелеными пятнами окислов. Пройдя мост и обернувшись, чтобы помахать на прощание рукой, мы увидели позади лишь приземистый холм, на котором стояла покосившаяся древняя каменная баба.
Вот и кончилась светлая сказка…
— Рябчики были умопомрачительны… — тоскливо сказал Стивенс и надолго умолк.
Правда, к полуденному привалу он слегка развеялся, но тут же стал приставать ко мне с требованием — огласить план действий на тот случай, если на спину ему прыгнет из двухметровой травы свирепый дикий леопард.
Я уныло выкатил колесом грудь и против своей воли печальным голосом, в который хотел бы добавить металла, прорычал что-то вроде:
— Р-p-разоррву! — однако, с той поры, стал гораздо внимательнее смотреть по сторонам и прислушиваться.
Ночь прошла тихо, если не считать того, что я долго не мог уснуть и, лежа на спине, глядел в величественное ночное небо и вечный полет переливающихся бриллиантовых звезд заслоняли непокорные белокурые пряди, и серьезные зеленые глаза пристально глядели на меня чуть-чуть исподлобья. Уже засыпая, я подумал: «А все- таки, я еще вернусь, упрямая ты девчонка…»- и кто-то радостно засмеялся рядом, но не было уже сил поглядеть, кто, а только ясным и чистым был подхвативший меня сон.
А наутро нас ожидал сюрприз. Продрав глаза, мы узрели, что вокруг шумит лес, в десяти-пятнадцати шагах от нас стоит солидный хутор, а лежим мы под замшелым неохватным дубом, как два беспечных желудя.
Почесав затылки («Скоро мы с Кисом натрем себе лысины», — подумал я), мы решили идти в полуоткрытые ворота и смотреть, что из этого выйдет. Стивенс, правда, предлагал «бросить это сомнительное дело и удалиться в лесную чащу». По его мнению, задерживаться было ни к чему.
— Знаешь. Кис, — возразил я, — держу пари, что из этого выйдет та же история, что и у Заколдованного Замка. Мы будем плутать по бурелому и все время натыкаться на эту избушку без курьих ножек.
Стивенс в очередной раз вздохнул и без энтузиазма молвил:
— Ладно, уломал. А вот выпали бы нам на этот раз приключения без кровопускания и поножовщины, а?
И я полностью с ним согласился!
В состоянии трогательного единства, путаясь ногами в лесной траве-мураве, названия которой я, как истый горожанин, сроду не знал, мы побрели к воротам. Подозрительных звуков не было. Лес шумел своим обычным гулом, знакомым всякому, кто хоть раз смотрел передачу «В мире животных». Стивенс крутил носом и на морде его были написаны удивление, сомнение, усердие и, вообще, черт знает что.
— Никак не пойму, чем это пахнет, — начал было он, но в это время мы вошли в ворота и остановились, как вкопанные. В горле Киса пискнуло недоговоренное слово.
На запущенном, заросшем травой крыльце, покосившемся от времени набок, сидел (сидела, сидело?) некто лохматый, большой, как медведь и очень на вид добродушный. На всклокоченной круглой голове с торчащими в разные стороны сухими травинками, была нахлобучена вязаная, красная шапочка со смешной кисточкой. Это самое существо неторопливо и любовно раскуривало корявую трубку, сопя картофелеобразным носом.
Кис прямо-таки обомлел:
— Тролль! Живой тролль, порази меня чесотка!
— Угу, тролль Юхансон, — густым басом удовлетворенно отозвался лохматый толстяк и поднял на нас огромные светлые глаза.
— Это что же, мы в Лесу гномов, что ли? — недоверчиво пробормотал Кис.
— А где же еще? В других местах тролли да гномы не живут, — назидательно произнес тролль и добавил уже застенчиво. — А зовите меня лучше Юхан. Мы здесь со Сваном уже неделю вас дожидаемся… Пойдемте, я вас грибным супом угощу. Сван-то за орехами ушел. Ну, да я не хуже его вам чайку лесного взбодрю да запарю…
Вот что мы узнали, когда в чисто убранной, но все-таки носящей следы запустения, гостиной, пили горячий, пахнущий мятой чай.
Когда-то, очень давно, в лес пришли первые гномы, потревоженные рудокопами. Что поделаешь, человек потеснил гномов и нелюдимые рудознатцы ушли подальше. Тролли не жаловались на непрошеных гостей. Места хватало…
Некоторые гномы, по примеру троллей, стали строить себе уютные домики в дуплах деревьев-гигантов, хотя большинство из них по-прежнему жило под землей, неустанно пробивая себе все новые и новые ходы и пещеры. Соседи жили тихо, не вмешиваясь в дела друг друга и по большим весенним праздникам собирались вместе.
Гном Сван и тролль Юхан дружили с детства, а поскольку тролли и гномы, естественно, живут гораздо дольше людей, то их дружбу можно смело назвать старинной. Год назад они поселились на старом лесном хуторе, который когда-то построила одна семья, да после смерти дочери оставила…