Знакомство с укреплениями пунийской столицы весьма разочаровало Публия Сципиона. Стены поражали неприступностью, для осады города у римлян явно не хватало сил. Обжегшись на Утике, Сципион начал реально оценивать свои возможности. Был и другой фактор, волновавший Сципиона не меньше. Славы победителя Карфагена желал не только он. Не исключено, что затяжная осада приведет к тому, что сенат решит сменить Сципиона – ведь римская традиция дает власть лишь на год. Почему бы не поручить африканскую войну избранным консулам?

Публий Сципион после недолгих размышлений отправился вслед за послами в Тунет и объявил им условия мира. Согласно Полибию, они были следующими: «Карфагенянам предоставляется владеть городами в Ливии, какие были во власти их до объявления войны римлянам.

Карфагеняне обязаны возместить римлянам все потери, причиненные во время перемирия, возвратить пленных и перебежчиков за все время войны, выдать римлянам все военные суда, за исключением 10 трехпалубников, равно как и всех слонов; не объявлять войны без соизволения римлян ни одному из народов ни за пределами Ливии, ни в самой Ливии; возвратить Масиниссе дома, землю, города и прочее имущество как самого царя, так и его предков в тех пределах, какие будут указаны; в течение трех месяцев кормить римское войско и выдавать ему жалованье.

Карфагеняне обязуются уплатить 10 тысяч талантов деньгами в продолжение 50 лет, внося ежегодно по 200 эвбейских талантов. В обеспечение договора карфагеняне обязаны дать 100 заложников…»

Условия мира были тяжелы для Карфагена: город лишался не только заморских владений, но и свободы во внешних сношениях; войско оставалось без своей гордости – слонов, а потомки финикийских мореплавателей – без флота. Однако когда карфагенский сенатор Гисгон начал возражать против предложенных Сципионом условий, Ганнибал собственноручно стащил его с трибуны. За свою грубость он извинился следующими словами:

– Я ушел от вас девятилетним мальчиком и вернулся через тридцать шесть лет; военному делу сызмальства учила меня судьба – и моя собственная, и наша общая, и, кажется, выучила хорошо; гражданским порядкам, законам и обычаям должны научить меня вы.

Так закончилась 2-я Пуническая война. Карфаген, разбитый и униженный, еще 50 лет будет раздражать мстительных римлян самим своим существованием.

Положение Ганнибала и Сципиона после войны было настолько разным, насколько может отличаться судьба победителя и побежденного. И даже больше. Власть в Карфагене перешла к давним противникам воинственных Баркидов. Они не посмели расправиться с сыном Гамилькара Барки, как обычно поступали пунийцы с военачальником, потерпевшим поражение (как мы помним, их распинали на крестах).

Трусливые потомки финикийских переселенцев боялись даже побитого льва и пытались окончательно его уничтожить руками своих врагов – римлян. Как сообщает Ливий, карфагеняне при заключении мира всю вину хотели переложить на плечи Ганнибала: «Среди послов выделялся Гасдрубал, которого прозвали в народе Козликом: он всегда стоял за мир и был противником всего стана Баркидов. Тем убедительнее звучало его утверждение: не государство, а честолюбие немногих виною войны. Сенаторы были, казалось, тронуты; рассказывают, что какой-то сенатор, негодуя на карфагенян за их вероломство, спросил, какими богами поклянутся они, заключая мир, если тех, которыми прежде клялись, вскоре обманули. «Все теми же, – сказал в ответ Гасдрубал, – которые так сурово карают нарушителей договора»».

Недолго торжествовала победу над Ганнибалом партия его противников в карфагенском сенате. Условия грабительского мира вызвали негодование народа. Мятежные толпы грозились уничтожить правителей города, думавших больше о собственной выгоде. В такой ситуации решили призвать Ганнибала в качестве советника, ибо он был единственным, кому не изменили мужество и рассудок. Пока велись переговоры с римлянами, Ганнибал успел собрать небольшое войско (6 тысяч пехотинцев и 500 всадников), с которым и находился в районе Гадрумета.

«Карфагену, истощенному войной, – рассказывает Ливий, – трудно было сделать первый денежный взнос; в карфагенском сенате скорбели и плакали. Ганнибал, рассказывают, рассмеялся, и Гасдрубал Козлик упрекнул его: он смеется над общим горем. А сам ведь и виноват в этих слезах.

– Если бы, – ответил Ганнибал, – взгляд, различающий выражение лица, мог проникнуть и в душу, то вам стало бы ясно, что этот смех, за который вы меня укоряете, идет от сердца не радостного, а почти обезумевшего от бед. Пусть он не ко времени, но все-таки лучше, чем ваши глупые и гнусные слезы. Плакать следовало, когда у нас отобрали оружие, сожгли корабли, запретили воевать с внешними врагами – тогда нас и ранили насмерть. Не думайте, что это о вашем спокойствии позаботились римляне. Долго пребывать в покое ни одно большое государство не может, и если нет внешнего врага, оно найдет внутреннего: так очень сильным людям бояться, кажется, некого, но собственная сила их тяготит. А мы лишь в той мере чувствуем общее бедствие, в какой оно касается наших частных дел, и больнее всего нам денежные потери. Когда с побежденного Карфагена совлекали доспехи, когда вы увидели, что среди стольких африканских племен только он, единственный, безоружен и гол, никто не застонал; а теперь, когда каждому приходится из частных средств вносить свою долю в уплату наложенной на нас дани, вы рыдаете, как на всенародных похоронах. Боюсь, скоро и вы поймете, что сегодня плакали над самой малой из ваших бед!

Так сказал Ганнибал соотечественникам».

Эти слова полководца оказались пророческими.

В то время как сын Гамилькара стойко переносил выпавшие на его долю бедствия, баловень судьбы, Публий Сципион, купался в лучах славы и наслаждался триумфом. Восторги толпы разделяют и античные историки. Полибий так описывает отношение римлян к своему герою: «Чувства, с какими народ ждал Публия, соответствовали его многозначительным подвигам, а потому великолепие и восторги толпы окружали этого гражданина. В самом деле, потеряв было всякую надежду выгнать Ганнибала из Италии и отвратить опасность, угрожавшую им самим и друзьям их, римляне теперь не только чувствовали себя свободными от всякого страха и напасти, но и господами врагов своих, почему радость их была беспредельна. Когда же теперь Публий показался в триумфе и память минувших тревог оживилась зрелищем принадлежностей триумфа, римляне забыли всякие границы в выражении благодарности богам и любви к виновнику перемен».

Впрочем, уже тогда находились желающие вкусить кусочек славы Сципиона. «Консул Гней Лентул горел желанием получить Африку: если продлится война, то победа будет легкой; если войне конец, то славен будет консул, при котором великая война завершилась», – сообщает Ливий. Однако даже товарищ по консульству понимал, что тягаться Лентулу со Сципионом не только несправедливо, но и бесполезно. Сенат спросил народное собрание: кому вручить командование в Африке; и все 35 триб ответили: Публию Сципиону.

Сципион первым получил к своему имени прозвище Африканский. Даже Ливий не может объяснить его происхождение: «дано ли оно солдатами, к нему привязанными, народом или же льстецами из ближайшего окружения вроде тех, что на памяти наших отцов прозвали Суллу Счастливым, а Помпея Великим. Достоверно известно, что Сципион – первый полководец, кто получил свое прозвище, произведенное от имени покоренного им народа; потом, следуя этому образцу, люди, чьим победам далеко было до Сципионовых, оставили потомкам пышные надписи к своим изображениям и громкие прозвища».