Перевод с румынского Ф.Миренер и А.Журавина.

Рисунки А.Ф.Скалозубова.

Машина мчалась по асфальтированному шоссе. Почти не снижая скорости, шофёр ловко объезжал воронки, оставшиеся после артиллерийского обстрела.

Генерал Попинкариу Мариус сумрачно смотрел на извилистую ленту дороги, убегавшую вдаль. Не прошло и недели с тех пор, как дивизия, которой он командовал, участвовала в тяжелых боях в этом секторе. Гитлеровцы яростно защищались, бросая в бой последние резервы. Каждый отвоеванный у противника километр этого шоссе стоил немалой крови. В конце концов неприятель был сломлен и вынужден к поспешному отступлению. Четыре дня отходили фашисты, бешено огрызаясь на каждом шагу. Генерал вспоминал об этих тяжелых днях, глядя на разбитое танками шоссе и лежащие по сторонам поля, перепаханные снарядами.

Одинокое дерево с ветвями, иссеченными осколками, выросло вдруг на краю шоссе и исчезло позади машины как видение. Когда-то это дерево было могучим дубом. Теперь оно протягивало на дорогу уродливые сучья, словно руки, обрубленные у запястья.

Вид этого дерева и воспоминания, связанные с недавними боями, на несколько мгновений отвлекли генерала от мыслей, которые занимали его с той минуты, как он сел в машину.

Полчаса тому назад его вызвал к телефону командующий войсковой группой «Орел» генерал Войнеску Пауль и приказал немедленно явиться на командный пункт вместе с начальником штаба дивизии подполковником Барбатом Георге.

Столь необычный срочный вызов и заинтересовал и одновременно обеспокоил генерала.

«Может быть, нам опять предстоит наступление?» — размышлял он, сидя в машине. Однако в подобных обстоятельствах он просто получал приказ, и не было еще случая, чтобы генерал Войнеску Пауль вызывал его ночью к телефону. Правда, на этот раз положение было особенно сложным. Противник занял хорошо укрепленную позицию. Кроме того, дивизионная разведка донесла, что хортистские части заменены гитлеровскими войсками.

Если речь пойдет о новом наступлении и его дивизии придется действовать в группе прорыва — это потребует особенно тщательной подготовки, тем более, что в недавних боях части дивизии понесли довольно ощутимые потери.

Предстоящим наступлением легко было бы объяснить неожиданный и срочный вызов на командный пункт.

Если бы…

«Неужели речь пойдет о вчерашнем происшествии?» — задал себе вопрос Попинкариу и с силой раздавил окурок папиросы в пепельнице, прикрепленной к спинке сиденья шофёра.

У генерала были основательные причины для беспокойства и раздражения по поводу событий, происшедших накануне.

Весь тот день на участке, занятом дивизией, царило полное затишье, но к вечеру фашистская артиллерия словно взбесилась. Особенно интенсивным был обстрел в секторе, занятом пехотным полком «Сирет». За пять минут, в течение которых продолжался обстрел, фашистам удались уничтожить гаубичную батарею. С поразительной точностью после нескольких пристрелочных выстрелов гитлеровские артиллеристы накрыли батарею шквальным огнем. Такую точность можно было объяснить только тем, что неприятель располагал достоверными данными о размещении румынской артиллерии.

Откуда получил противник данные? Где скрывался гитлеровский лазутчик? Как передавал он неприятелю свою информацию? Эти вопросы возникали один за другим, но ответа на них пока не было.

Тщательное расследование, которым руководил лично подполковник Барбат, не принесло ничего утешительного. Перебирая в памяти события этого тревожного дня, генерал Попинкариу вспомнил выводы, к которым пришел его начальник штаба после окончания следствия:

«…Господин генерал, я произвел основательное расследование вместе с капитаном Георгиу. Батареи были установлены в течение ночи. Маскировка закончена в ту же ночь. Капитана Брату, командира гаубичного дивизиона, вы знаете, — он превосходный офицер, умеющий держать своих людей в руках. Он запретил им передвигаться днем в расположении дивизиона, хотя все его батареи были надежно защищены от наземного наблюдения лесной полосой, протянувшейся на три километра. Хочу отметить также, что ни до, ни после того, как дивизион занял огневые позиции, не поступало никаких сообщений о воздушной разведке противника.

Впрочем, обнаружить батареи с воздуха всё равно было бы невозможно…»

Генерал помнил не только слова этого спокойного бесстрастного доклада, он явственно слышал голос подполковника Барбата, звонкий, отчетливый, лишенный каких-либо полутонов, голос человека, абсолютно уверенного в своей непогрешимости и в весомости каждого сказанного им слова. И сам голос и самоуверенность этого человека раздражали генерала и поэтому он резко прервал Барбата: «Хорошо. Так чем же вы можете объяснить точность стрельбы? Трудно предположить, что батарея была уничтожена совершенно случайно». — «Безусловно, — ответил начальник штаба, словно не замечая резкого тона генерала, — неприятель располагал точными сведениями. Возможно, что, отступая, он оставил в деревне наблюдателя, которому удалось передать на ту сторону сведения о размещении нашей артиллерии. Второй отдел произвел несколько арестов, но до сих пор ничего не добился. Я склонен думать, что люди, котовых допросили и которые ничего не сказали, ничего и не скажут нам, потому что они ничего не знают». — «И что же вы предлагаете? Мы ведь можем завтра-послезавтра оказаться перед новым сюрпризом». — «Не исключая такую возможность, полагаю, что это не повторится. Впрочем, я принял некоторые меры. Ночью дивизион сменит огневые позиции. Я приказал также радистам приготовиться к перехвату возможных радиосигналов. Считаете ли вы, что я поступил правильно?»

И на этот раз, как, впрочем, во многих других случаях, генерал Попинкариу был вынужден признать разумность мер, принятых начальником штаба.

И сейчас, вспоминая весь этот разговор, генерал разглядывал исподтишка подполковника Барбата Георге.

Между тем тот спокойно курил, рассеянно поглядываяя в окно машины на проносившиеся мимо поля, краски которых тускнели и стирались по мере наступления темноты.

Определенно этот человек не был ему симпатичен, несмотря на его несомненные достоинства. Высокий, смуглый, худощавый мужчина лет тридцати пяти, подполковник Георге Барбат обладал незаурядной внешностью. Из-под высокого лба смотрели сероватые, неопределенного цвета глаза. Выдающиеся скулы бросали тень на щеки, отчего те казались впалыми. Общее впечатление необычности этого лица подчеркивал острый, выдвинутый вперед подбородок. Офицеры штаба прозвали своего начальника «факиром», и это прозвище охотно подхватили унтер-офицеры и писари.

Прошлое подполковника Барбата было безупречным. С отличием окончив военный лицей, он получил затем специальное образование во Франции и вернулся оттуда с похвальным листом. Командующий группы войск «Орел» считал его лучшим штабным офицером, и эта оценка не была преувеличенной. Генерал Попинкариу лучше других мог судить о деловых качествах своего начальника штаба.

И всё- таки что-то в нем пе нравилось генералу. Что именно — он не мог бы и сам сказать. Однако эта внутренняя отчужденность не могла не сказаться на их взаимоотношениях.

Странные это были отношения. Трудности фронтовой жизни, постоянное общение, казалось бы, должны были помочь сближению, однако в действительности их отношения, как и в первые дни знакомства, оставались строго официальными и ограничивались только служебными встречами и разговорами. Это казалось тем более удивительным, что сам генерал был человеком, не лишенным душевной теплоты. Ни военная служба в старой румынской армии, ни предрассудки среды, к которой он принадлежал, не могли уничтожить в нем мягкости и человечности.