Уля рассеянно следил за игрой. В других случаях, не играя, он любил «поболеть», так как игра обычно проходила очень увлекательно. На этот раз он не испытывал никакого удовольствия. Его занимало другое. Полчаса тому назад, возвращаясь в дом, где они разместились, Бурлаку сделал ему признание, которое заставило его призадуматься.

— Слушай, я бы хотел немного поговорить с тобой, — сказал он, догоняя Улю.

— Слушаю, «старик»!

— Очень я озабочен, брат!

Уля взглянул на него незаметно. И в самом деле Бурлаку был необычайно возбужден.

— Что же это тебя так озаботило?

— Знаешь, мне иногда кажется, что я рехнулся!

— Вобьешь себе в голову, недолго и в самом деле рехнуться. У меня в школе был соученик, который вбил себе в башку, что он сумасшедший, и, что ты думаешь, он действительно кончил в сумасшедшем доме. Я как-нибудь тебе расскажу…

— Я тебе говорил несколько дней тому назад, что я потерял фотографию из солдатской книжки, помнишь?

— Конечно!

— Ну вот. А сегодня утром я открыл книжку, чтобы положить в нее почтовые открытки, и как ты думаешь, что я увидел? Фотография на своем месте. Я глаза вытаращил от изумления. Потерял я фотографию, или мне это только приснилось? Я бы наверное так и решил, если бы ясно не помнил все обстоятельства, при которых обнаружил пропажу. Больше того, я вспомнил, что тебе об этом говорил. Ты вправду скажи, парень, сказал я тебе или нет, что потерял фотографию?

— Сказал, «старик»! — ответил Уля, а про себя подумал: «Чего же ты всё-таки добиваешься?»

— В таком случае, разве это не верный признак сумасшествия?

— То есть?

— Ну как же? Если мне не снилось, что я ее потерял, если о ее пропаже я тебе говорил, а на самом-то деле я ее не потерял, — значит, мне это просто померещилось. Скажи, может человеку со здоровым рассудком такое мерещиться?

— Не болтай глупостей, «старик». Вобьешь себе в голову такую дурь — и будет с тобой то же самое, что с Сачердоцену.

— Кто это Сачердоцену?

— Мой однокашник, который с ума сошел именно потому, что вбил себе в голову, что он сумасшедший. Я думаю, что ты действительно потерял фотографию. Кто-то ее нашел…

— Почему же он мне ее не отдал?

— Слушай меня и не прерывай. Кто-то нашел ее. Может, Мардаре, который мастер на злые шутки. Он тебе и не отдал потому, что хотел посмотреть, как ты будешь волноваться, расстраиваться из-за того, что потерял ее. Но, увидев, что тебя не трогает потеря фотографии, он сказал себе: «Если я ему ее просто верну — это будет неинтересно. Лучше я ее приклею на место, а когда «старик» наткнется на нее, он начнет думать…» Это как раз и произошло.

Бурлаку взглянул на Улю с некоторым сомнением:

— Твое объяснение, парень, шито белыми нитками. Мне кажется убедительнее, что он, видя мою невозмутимость, подумал, что я и не заметил, как пропала фотография.

— Мм-да! Не могу сказать, что твое возражение совсем несостоятельно. Но это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Во всяком случае, я думаю, что оно ближе к правде, чем то, которое ты стараешься вбить себе в голову. Потому что, «старик», ты так же здоров, как я и все остальные.

Бурлаку пробормотал что-то невнятное и выплюнул окурок папиросы, который обжег ему губу. Уля Михай невольно ускорил шаг. Ему не терпелось вернуться домой.

Там он прежде всего достал свою солдатскую книжку и, раскрыв ее, убедился в том, что его предположения оправдались: фотография, которая была кем-то отклеена, снова красовалась на своем месте. Он слегка присвистнул, как всегда, когда обнаруживал что-то особенно любопытное для себя. «Старик», «старик», теперь я понимаю, почему ты мне рассказывал эти сказки. Ты очень хитер, мой милый, но на этот раз номер не прошел, — сказал про себя Уля, перевязывая сундучок. — Боюсь, что тебя ждет взвод карателей».

Игра продолжалась… Счастье было изменчиво, и бумажные деньги, смятые и захватанные, переходили от одного игрока к другому.

В последнюю минуту, вконец проигравшись, Барбу Василе в упорной схватке с Мардаре Ионом выиграл изрядную сумму. Зато Бурлаку снова стал проигрывать. Кучка денег, лежавшая слева от него на столе, заметно уменьшилась. Время от времени он прикрывал ее ладонью, словно стараясь на ощупь определить, какой суммой денег он еще располагает. Он нервничал больше других игроков и курил папиросу за папиросой. Обычно каждый проигрывающий начинал нервничать. Единственный, кому удавалось сохранить присутствие духа, независимо от того, проигрывал он или выигрывал, был Барбу Василе.

По натуре своей замкнутый и нелюдимый, Барбу Василе обыкновенно был скуп на слова. Он говорил лишь в тех случаях, когда это было совершенно необходимо или когда представлялся удобный случай над кем-нибудь или над чем-нибудь поиздеваться. Язвительная насмешливость была второй существенной чертой его характера.

Зато когда в его руках оказывались карты, с ним происходило чудесное превращение. Он становился чрезвычайно общительным, лицо его прояснялось, глаза светились. Он непрерывно отпускал шутки, одну острей другой, поддразнивал своих партнеров, рассказывал анекдоты. Казалось, что поток слов, которым он оглушал своих противников, был для него ловким тактическим ходом в игре. Обычно его красноречие в конце концов выводило из себя остальных игроков, особенно тех, к кому фортуна поворачивалась спиной. Они нервничали, делали ошибки, выдавали себя и, оказываясь «при хорошей карте» теряли способность использовать самые выгодные шансы в игре.

Как правило, выигрывал Барбу Василе. Но даже если этого иногда не случалось — он всё-таки не оставался в проигрыше. Поэтому все были убеждены что играет он нечисто. Однако поймать его с поличным никому еще не удавалось, хотя за ним пристально следило несколько пар глаз.

И на этот раз он применил свою обычную тактику. Проигрывая, он всё время был в хорошем настроении. Выиграв же, равнодушно бросил на стол деньги и пригрозил, что теперь-то он «обчистит» всех. Его угроза оказалась не пустым звуком, потому что с этой минуты он начал беспрестанно выигрывать. Деньги от других игроков переходили к нему, непрерывно увеличивая лежащую перед ним груду.

— Видите, братишки? Говорил я вам, что разорю вас всех в конце концов. Что касается тебя, «старик», то я не успокоюсь, пока не сниму с тебя и кальсоны.

Бурлаку метнул взгляд человека, готового на убийство, и, бросив на стол две из пяти карт, поданных ему Мардаре, закурил новую папиросу.

— Эх, «старик», смотри — с табачным отравлением шутки плохи! — подсмеивался Барбу Василе.

— Да помолчи ты, трепло. Ты уже заморочил мне голову своей болтовней!

— А что я особенного сказал? Табачное отравление? Это еще пустяк. Боюсь, что к тебе подкрадывается грудная жаба. Уже если тебе так повезло, что ты избавился от передовой, ты хочешь покончить самоубийством, отравившись этой вонючей махоркой… Ей-богу, грешно!.. Из-за чего? Только из-за того, что я помогаю тебе избавиться от каких-то бумажек, которые ни на что здесь не годятся. Меня деньги совершенно не интересуют, и именно поэтому они просто прут ко мне. А к тебе они поворачиваются задом, потому что уж очень ты заришься на них. Так что напрасно ты посадил Улю возле себя, чтобы он тебе удачу приносил. Попроси-ка его, чтобы он отсел подальше, может это избавит тебя от невезения.

— Ты не беспокойся. Я сейчас спать пойду, — отозвался Уля, который и в самом деле намеревался лечь пораньше.

Он поднялся, держа в руках карту — бубновый туз. Повернув ее, он обратил вдруг внимание на ее обратную сторону. Вначале Уля даже не понял, что его так заинтересовало. На первый взгляд, рисунок казался совершенно обычным, таким же, как на любой другой карте. Однако он был и таким и не таким. И вдруг Уля припомнил, при каких обстоятельствах он видел точно такие же карты.

Это было еще во Франции. Он ехал ночным поездом в Париж. В одном купе с ним находились два гитлеровских фельдфебеля. Оба они были молоды, и заносчивость их была прямо пропорциональна молодости. Разговаривали гитлеровцы чересчур громко и после каждой фразы хохотали, нисколько не заботясь о том, что мешают спать остальным пассажирам.