– А здорово он вас! – услышал Максим Петрович знакомый голос. – Ишь, дулю-то под глазом какую припечатал!

– О-о! – простонал Максим Петрович и вспомнил все.

Кряхтя, поднялся он на ноги, пошарил глазами по полу, видимо что-то ища. Евстратов молча подал ему фуражку и пистолет. Максим Петрович покраснел, буркнул «спасибо», поднял табурет и, поставив на место, к пианино, в изнеможении опустился на него.

– Ушел! – после минутного молчания выдавил он наконец хрипло, с коротким, злым смешком, норовя спрятать револьвер в карман и никак не попадая в него. – Ведь в руках, понимаешь, в руках был! Вот тут, рядом… эх!

Он отвернулся, сердито сопя.

– Да вы напрасно так переживаете, – искренне жалея старика, сказал Евстратов. – Такого громилу как не упустишь! На что я, сказать бы, мужик здоровый, не старый, а и то турманом летел, как он меня двинул…

– Он?! Тебя?! – вскочил Максим Петрович. – Ты его видел? Здесь? Так какого же черта мы тут сидим, как в гостях!

И он опрометью кинулся вон из комнаты.

«Ах, шляпы! Ах, шляпы! – бормотал Максим Петрович, рывком распахивая плетневую калитку в сад. – Ну я, старая транда, ладно… Но Евстратов-то, Евстратов!..»

Луч фонаря прыгал во всех направлениях, пронзал, рубил темноту, как бы вырывая из нее клочья: ветку, осыпанную матовыми, словно фарфоровыми яблоками; яркий беленый ствол дерева, тропинку, похожую на расстеленный по траве холст, полуразвалившуюся скамейку… «Тут он, тут! – отчаянно металась, билась в голове настойчивая мысль. – Негде ему кроме быть… затаился, выжидает, а мы… Нет, голубчик, не уйдешь… не уйдешь! Три месяца тыкаться в поисках, как слепые котята, кидаться от одной ошибки к другой, исписать ненужными протоколами груду бумаги, – и вдруг, когда воочию увидел его в двух шагах, так оплошать! Так оплошать!»

Кончились нарядные белоствольные яблони, черной стеной перед Максимом Петровичем встала чаща дикого терна. Корявые кусты его росли в такой тесноте, колючие сучья так цепко, так хитро переплелись между собой, что тут, казалось, и шагу не ступить. «Здесь, здесь! – тревожно и радостно стучало в висках. – Никуда ему отсюда не уйти…»

А свет фонаря между тем тускнел да тускнел. Все мутней, все туманней вырисовывалась, робко выхваченная из тьмы, затейливая путаница сучьев. «Батарейка садится, черт! – с досадой чуть ли не вскрикнул Максим Петрович. – Ведь думал же, уезжая, переменить, вставить новую. Ну еще, ну минуточку хотя бы еще посвети… ах!»

В самой гуще терна фонарь погас. Максим Петрович остановился. Потное, разгоряченное лицо обленила цепкая, клейкая паутина. Какое-то крошечное существо, паучок ли, гусеница ли, попав за воротник, ползало по спине, противно щекотало. Максим Петрович смахнул с лица паутину, передернул плечами, пытаясь избавиться от неприятной щекотки. И в то же мгновение явственно ощутил за спиной присутствие человека. «Наверно, Евстратов», – подумал Максим Петрович. Выбежав из дома, он слышал, как вскоре вслед за ним по ступенькам веранды прогрохотали тяжелые сапоги участкового, но затем, увлеченный поиском, как-то уже и не думал о нем, твердо уверенный в том, что тот ни на шаг не отстанет. Однако сейчас в непроглядной темноте, окруженный колючими ветками терна, он на мгновение потерял эту уверенность: «Евстратов ли?» – мелькнуло в голове.

– Ты? – наконец спросил не очень уверенным голосом Максим Петрович.

– Я, товарищ капитан, – отозвался Евстратов. – Не то батарейка отказала?

– Да вот, видишь…

– Ничего, – бодро сказал Евстратов, – мы сейчас «летучую мышь» засветим. Спасибо, тетя Паня догадалась прихватить, прямо как знала… Да отцепись же ты, дай спички из кармана вынуть, – досадливо ругнулся он в темноту, – ну, чисто арипей к собачьему хвосту, прилепилась…

– Тетя Паня? – переспросил Максим Петрович.

Слышно было, как Евстратов, со скрежетом подняв колпак фонаря, чиркал спичкой по отсыревшей коробке.

– Ну да, тетя Паня… Как, значит, вы кинулись из дома, и я было за вами, а она – «постой, говорит, тут у них в сенцах фонарь где-то должен быть…» Ну вот, видите – первый сорт!

В мутном красноватом свете «летучей мыши» Максим Петрович разглядел тетю Паню: она хоронилась за широкую спину Евстратова, ее толстое, всегда румяное лицо было словно запорошено мукой, лишь круглые испуганные глаза да щелочка полуоткрытого рта темнели на нем; платок сбился на сторону, к затылку, и резко, медно рыжея, виднелись из-под него гладко, прямым пробором расчесанные жиденькие волосы. Одной рукой она цепко держалась за китель участкового, в другой виднелся увесистый дубовый толкач, видимо прихваченный ею на всякий случай из изваловского дома.

– Ну что? – воскликнула она. – Неверно я вам давеча говорила, что черная магия, а? Не верно? Ведь как он его, родименького, – она кивнула на Евстратова, – как он его шарахнул-то, ажник пыль пошла! И вот тебе – моментом обернулся, этак по-над садом полетел, полетел, откудова и крылья взялись… Этакой, товарищ начальник, я в ту пору ж страсти натерпелась – и-их! Ни жива ни мертва стою, привалилась к стенке, ничегошеньки как есть сообразить не могу… Как, стал-быть, энтот крыльями-то захлопал, улетел, хватилась – где ж, мол, участковый-то наш? А он, сердешный, в лопухах, на карачках, не хуже вот как вы давеча, картуз ищет… Тут, товарищ начальник, такая сияние исделалась, такая сияние! Что, думаю, такое? Глядь на нёбушко, а энтот-то – во-он уж где, под самую звездочку подлетает, и свет от него, знаешь, ужасный такой преужасный…

– Ну, пошла! – махнул рукой Евстратов.

– Чего – пошла? Чего – пошла? – так и подскочила тетя Паня. – Что, ай не верно говорю?

– Крылья какие-то приплела…

– Да что ж тебе, заслепило, что ль? – с негодованием всплеснула руками тетя Паня. – Ай он тебе все мозги отшиб?

– Позвольте, Прасковья Николаевна, – вежливо, но твердо сказал Максим Петрович. – У нас с ним, знаете ли, дело служебное. Свети! – приказал он Евстратову, направляясь в самую чащу терновника.

Стоило им только войти туда, как тетя Паня замолчала и снова уцепилась за китель участкового. Обшарив весь терновник и ничего не найдя в нем, они вышли к плетню, за которым начинался лес. В этом месте, видимо, с давних пор существовал перелаз: огорожа была частью разобрана, а частью так примята, что перешагнуть через нее не стоило большого труда. Дальше, за плетнем, по крутым взлобкам и овражкам густой орешник спускался к реке, туда, где над четко вырисовывающимися верхушками деревьев белой пылью сияло зарево от автомобильных фар и слышались веселые, буйные клики подгулявшей компании. Глухо, недобро шумел ветер, по пестрому, словно дырявому небу текли мокрые, грязные, размазанные облака…

– Так, – сказал Максим Петрович. – Раз его в саду нету, мое такое мнение, что он в лес подался.

– Лес велик, – вздохнул Евстратов. – Где его там искать?

– Собаку надо. Сию же минуту, пока свежий след. Давай, вали на почту, звони в райотдел.

Евстратов крякнул и поскреб в затылке.

– Ну, что еще? – нетерпеливо спросил Щетинин.

– Звонить-то звонить, – как-то неохотно проговорил Евстратов, – да почтариха, шут ее знает, где сейчас…

– Найдем, – уверенно сказал Максим Петрович. – Пошли. А что, собственно, с тобой приключилось? Я так ничего толком и не понял.

Оказывалось, что, войдя во двор и никого в нем не обнаружив, Евстратов сперва подумал, что Максим Петрович, не дождавшись его, ушел. Увидев же, что на выходной двери нет замка, он заключил, что Щетинин находится в доме и тихонько окликнул его: «Товарищ капитан! А, товарищ капитан!» Но голос его был заглушён каким-то сильным шумом в комнатах; нимало не колеблясь, он рывком распахнул дверь, и в ту же секунду из дома выскочило что-то непонятное, со страшной силой сшибло его с ног, оглушило, и он упал. Когда же поднялся и пришел в себя, никого уже не было, и как он ни прислушивался – никакого решительно шума нигде не обнаружил. Насколько успел он заметить, неизвестный человек, сбивший его с ног, был в плаще с низко надвинутым капюшоном, никаких крыльев у него, безусловно, не было, и не летел он нисколько, а просто шарахнулся к саду и там исчез.